М. Кэри - Дары Пандоры
– Неужели? – говорит Колдуэлл таким тоном, как будто разговаривает с пятилетним ребенком. На самом деле она понимает, что это хороший пример.
– Да. – Мелани опять берется за дневник. Она смотрит все страницы по очереди, задерживаясь лишь на немногих. – Мисс Мейлер рассказала мне, еще тогда, на базе.
Она не моргая смотрит на Колдуэлл своими ярко-голубыми глазами.
– Почему я не такая, как все?
– Конкретизируй вопрос, – бормочет Колдуэлл.
– Большинство голодных больше похожи на животных, чем на людей. Они не могут ни думать, ни говорить. А я могу. Почему существует два вида голодных?
– Мозговые структуры, – говорит Колдуэлл.
Она борется сама с собой. С одной стороны, она хочет сохранить тайну, не отдавать больше, чем просит Мелани, заставляя ее нырять за каждой жемчужиной. С другой же, она отчаянно желает разделить с кем-то эту тайну. Желательно с гениями и мудрецами, желательно живыми, но и мертвые подойдут. А перед ней ребенок, который не подпадает ни под гения, ни под мудреца. Но когда мир на грани гибели, приходится брать, что дают.
– Голодные, – говорит она, – в том числе и ты, заражены грибковым вирусом по имени Офиокордицепс.
Она начинает с нуля, потому что не знает, что Мелани поняла из ее записей, а что нет. Поэтому первым делом она рассказывает о семействе «горячих» паразитов – организмов, которые дурачат нервную систему хозяина при помощи поддельных нейротрансмиттеров, постепенно захватывая мозг и полностью подчиняя его своим нуждам.
Вопросы Мелани задает редко, но всегда по теме. Она смышленый ребенок. Даже очень.
– Но почему я другая? – настаивает она. – Что было особенного в детях, которых вы привезли на базу?
– Я иду к этому, – говорит Колдуэлл раздраженно. – Ты никогда не изучала биологию и органическую химию. Сложно описать эти вещи словами, которые ты поймешь.
И Колдуэлл продолжает свою лекцию. Правда, слушает ее не Элизабет Блэкберн, Гюнтер Блобель или Кэрол Грейдер, а десятилетняя девочка. Это унизительно, в некотором смысле. Но только в некотором. Колдуэлл по-прежнему остается тем, кто открыл все эти связи и обнаружил то многое, что было возможно. Тем, кто отправился в джунгли и привез оттуда живой голодный патоген. Офиокордицепс колдуэллия. Так они будут называть его, отныне и во веки веков.
Небо начинает светлеть, а Колдуэлл все рассказывает. Мелани останавливает ее довольно часто, задавая вполне логичные и нужные вопросы. Она является достойной аудиторией, несмотря на отсутствие у нее Нобелевской премии.
Для впервые инфицированных, говорит Колдуэлл, Офиокордицепс не знает пощады. Он выбивает дверь, входит, пожирает и управляет. Пока, наконец, не оказывается, что хозяин превратился в мешок удобрения, который и начинает плодоносить.
– Но мы ошибались в скорости разрушения человеческого мозга. Грибок поражает различные участки мозга с различной скоростью и тяжестью. Первым делом отключаются мысли высшего порядка. Усиливается чувство голода и, соответственно, желание его утолить. Но мы предполагали, что все остальное – в чем грибок не нуждается – попадает под эмбарго.
Когда я увидела ту женщину в Стивенейдже и человека в доме престарелых, я поняла, что мы ошибались. Оба из них были каким-то образом связаны со своей прошлой жизнью. Это было видно по их поведению – женщина шла с коляской по улице, мужчина напевал, глядя на старую фотографию. Такую задачу грибок им точно не давал.
Колдуэлл смотрит на Мелани. Во рту у нее пересохло, хотя пот обильно течет по лицу.
– Можно мне стакан воды? – спрашивает она.
– Когда закончите, – обещает Мелани. – Пока нет.
Колдуэлл смиряется с приговором. На лице Мелани нет ни капли сомнения, за которое можно было бы уцепиться и начать переговоры.
– Ну, – говорит она, немного запинаясь, – это заставило меня задуматься. О тебе и других детях. Возможно, мы пропустили очевидное объяснение, почему вы так отличаетесь от других голодных.
– Продолжайте, – говорит Мелани. Ее голос звучит так же, как раньше, но глаза выдают страх и волнение. Это немного утешает Колдуэлл – в отсутствие физического контроля приходится довольствоваться хоть такой властью над девочкой.
– Я поняла, что вы, возможно, родились уже инфицированными. Ваши родители, скорее всего, уже были заражены перед тем, как зачать вас. Мы думали раньше, что это невозможно – ведь у голодных нет полового влечения. Но когда я увидела, что некоторые человеческие эмоции смогли выжить – материнская любовь, одиночество, – эта теория перестала мне казаться абсурдной.
Думая об этом, я решила найти цитологическое доказательство. Мне посчастливилось получить свежий образец тканей мозга…
– От мальчика, – перебивает ее Мелани. – Вы убили его и отрезали ему голову.
– Да. И его мозг сильно отличался от мозга обычного голодного. С тем оборудованием, что у меня было на базе, я могла скорее лишь проверить и подтвердить наличие грибка, не более. Здесь же… – она кивает в сторону микротома, центрифуги и электронного микроскопа, – мне удалось рассмотреть отдельные нейроны и как с ними взаимодействуют грибковые клетки. Этот мальчик и тот мужчина в доме престарелых были настолько разными, что сравнивать их практически невозможно. Грибок совершенно разрушает мозг первого поколения голодных. Проходит через него, как поезд. Он выделяет особые химикаты, которые, накапливаясь, наносят огромный вред по всему функционалу мозга хозяина. При этом он высасывает все питательные вещества из мозговых тканей, постепенно их осушая.
Во втором поколении, к которому ты относишься, грибок распространяется равномерно по всему мозгу. Он тщательно переплетается с дендритами нейронов хозяина. В некоторых местах он фактически заменяет их. Но он больше не питается мозгом. Он получает свою пищу только тогда, когда хозяин ест. Он превратился из паразита в настоящего симбионта.
– Мисс Джустин говорила, что моя мама умерла, – возражает Мелани. Это почти протест – как будто ложь из уст Хелен Джустин не может существовать в мире.
– Это была наша лучшая догадка, – говорит Колдуэлл. – Что ваши родители были юнкерами или другими выжившими, которые оставались в лесах и заразились одновременно с тем, как зачали вас. Мы не могли предположить, что голодные могут совокупляться. А еще невероятней, что рождавшиеся в дикой природе дети могли выжить. Вы куда выносливее и более самодостаточны, чем обычные человеческие младенцы. Может быть, вы питались плотью ваших матерей, пока не набрались для…
– Нет, – резко обрывает ее Мелани. – Не говорите о таких вещах.
Но говорить – это единственное, что в состоянии сейчас делать Колдуэлл, и она не может себя остановить. Она рассказывает о своих наблюдениях, своей теории, своем успехе (в разработке жизненного цикла патогена) и своем провале (нет иммунитета, нет вакцины, нет никакого лечения). Она говорит Мелани, где найти ее слайды и остальные заметки и кому их передать, когда они доберутся до Маяка.
Когда говорить ей становится совсем трудно, Мелани подходит и садится у ее ног. Скальпель она продолжает держать в руке, но не обращает на него внимания. Она просто слушает. И Колдуэлл полна благодарности, потому что знает, что означает эта вялость, обволакивающая ее все больше.
Сепсис вступает в свою заключительную фазу. Она не запишет свои выводы, не удивит оставшиеся научные умы обреченного арьергарда человечества своей проницательностью и их идиотизмом. Для всего этого у нее есть только Мелани. Мелани была послана провидением к ней в ее последний час, чтобы доставить трофеи домой.
68
Это плохая ночь.
В комнате нет ничего, кроме стола и металлической цистерны, которая была когда-то частью системы центрального отопления в доме. Каждое движение заставляет доски громко скрипеть, поэтому большую часть времени Джустин и Паркс сидят неподвижно.
Их первые посетители прибывают примерно через час после того, как Мелани отставляет лестницу, по которой они забрались. Точнее говоря, через несколько минут после того, как она связывается с ними по рации, бродя по дебрям Хакни. Джустин может слышать, как голодные беспокойно топчутся внизу, спотыкаясь и врезаясь в стены. Источник запаха, химический градиент, за которым они следуют, – находится над ними, но они не могут туда добраться. Все, что они могут, – бессмысленно наворачивать круги внизу, движимые легкими дуновениями ветра и случайными изменениями в интенсивности запаха.
Джустин продолжает надеяться, что они уйдут или, по крайней мере, перестанут топтаться на месте, но ситуация здесь не как в Стивенейдже. В дом Уэйнрайта голодные пришли из-за звуков и движения. Когда все стихло, они тоже остановились в ожидании дальнейших указаний от грибка. Здесь же запах никуда не девается, он держит их в постоянном беспокойном движении.
Первое время Паркс постоянно открывает люк и светит вниз фонариком, вглядываясь в серые лица и огромные молочные глаза и ноздри, повернутые к нему. Но картинка не меняется, и вскоре он сдается.
