Корнелия Функе - Живые тени
Он свернул в ближайший переулок – и вновь очутился перед заграждением. Черт. И что он себе вообразил? Бастард уже давным-давно заполучил сердце.
Сдавайся, Джекоб.
Он не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде испытывал подобную усталость. Даже страх перед смертью не мог рассеять туман в его голове.
Джекоб извлек из кармана купленный на вокзале путеводитель. Многословная и бестолковая книжица, толстая, как роман, и к тому же отпечатанная мелким шрифтом. Но гоилы так много в Виенне перестроили, что он едва находил дорогу. Архив находился на одной из тех улиц, где проводили парад. Может, лучше прежде зайти в усыпальницу… Он перелистал плотно напечатанные страницы – и наткнулся на визитку Ирлкинга.
Ты тратишь время впустую, Джекоб.
Музей аустрийской истории.
Зал 33.
Тот, кто был глазами Гуисмунда, ведал и его сердцем.
Джекоб посмотрел вдоль улицы. В груди болело уже непрерывно, словно там открылась незаживающая рана.
Цена не будет непомерно высока…
Он подозвал извозчика и дал ему адрес музея.
Колонны в виде обнаженных великанцев в оковах. Над входом – фриз с изображением поверженного дракона. Под окнами – резной орнамент с карликами и лешими. Здание, где находился Музей аустрийской истории, прежде было дворцом. Предок сверженной императрицы сам спроектировал каждую деталь своей резиденции. Его прозвали Принцем-алхимиком, но памятник, стоявший перед музеем, был вовсе не ему, а его правнуку; рядом с ним красовались конные статуи двух прославленных генералов. Джекоб протиснулся сквозь толпу детей в школьной форме, высыпавших ему навстречу по лестнице, и сунул женщине в окошечке деньги за входной билет. К счастью, ювелир обменял ему несколько худосочных талеров, которые выжал из себя золотой платок, на новенькие гульдены, где вместо профиля императрицы было отчеканено лицо Кмена.
В отличие от императорской кунсткамеры, в музее не выставлялись волшебные предметы, но его залы рассказали Джекобу о зазеркальном мире значительно больше, чем все то, что было известно здешним аборигенам.
Оружие и доспехи аустрийских рыцарей, пики для рукопашной с великанцами, капканы для людоедов, отделанные золотом седла для драконов, копия первого императорского трона и голова лошади, предупредившей мать императрицы о ядовитом яблоке… Тысячи вещей, благодаря которым снова и снова оживало прошлое Аустрии. У Джекоба живо всплыл в памяти его первый визит сюда. В музей привез его Ханута, чтобы собрать информацию о замке, затонувшем в озере более ста лет назад. Джекоб подолгу простаивал перед каждой безделушкой, пока Ханута не хватал его за шиворот и не заставлял двигаться дальше. Джекоб тайком возвращался сюда всякий раз, когда они оказывались в Виенне и Ханута отсыпался после очередной попойки. Дорогу между колонн он нашел бы с закрытыми глазами, однако гоилы, увы, перекроили не только лицо города Виенны, но и аустрийскую историю.
В зале, где Джекоб остановился, еще несколько месяцев назад были выставлены на обозрение парадные одежды сверженной императрицы. Теперь внимание зрителя приковывало окровавленное подвенечное платье ее дочери. Восковой манекен, на который оно было напялено, походил на Амалию как две капли воды. Текстуру же каменной кожи Кмена воск не в силах был передать и вполовину. Джекоб приблизился к фигуре рядом с королем. Нефритовый гоил взирал на него золотыми глазами. Сходство с Уиллом было столь поразительным, что Джекоб не смог долго на него смотреть. Конечно, не обошлось здесь и без воскового двойника Темной Феи. Она стояла несколько в стороне, с парафиновыми мертвецами у ног, сплошь покрытыми черной молью.
Это лишь прошлое, Джекоб, как и все остальное здесь.
Но на пару мгновений он перенесся в собор… Между мертвыми снова лежала Клара, на Уилле был серый мундир, влажный от гоиловой крови, а собственный язык Джекоба произносил имя, посеявшее зерна смерти в его груди.
Остекленевший взгляд брата преследовал Джекоба из зала в зал. Он едва не прошел номер 33.
Красные стены были завешаны портретами особ аустрийского императорского дома. Они висели очень кучно, некоторые – под самым потолком: бесчисленные лица, побуревшие от патины веков. Прадеды сверженной императрицы, ее бабушка с печально знаменитыми братьями, император, которого все называли не иначе как «выродок» (видимо, он таковым и был). Конечно, имелся и портрет Гуисмунда. В отличие от изображения на двери в усыпальницу, он был облачен не в шубу из кошачьего меха, как подобает чародею, а в рыцарский доспех, при этом шлем его изображал голову коронованного волка, его геральдический знак. Рядом висел портрет его жены с тремя детьми. На картине дети были еще совсем маленькими и стояли, тесно прижавшись к матери. Судя по зрачкам, жена Гуисмунда была не ведьмой, но обычной женщиной, хотя это ничего не значило. Всякая ведьма умела принять вид женщины из людей. Здесь же были портреты Фейрефиса и Гарумета в королевских нарядах, но Джекоб удостоил их лишь беглым взглядом. Не задержался он и около портрета Оргелюзы, где она представала со своим супругом. Картина, перед которой он остался стоять, была в зале номер 33 единственной в своем роде: человек, изображенный на ней, не принадлежал к императорской династии. Это обстоятельство бросилось Джекобу в глаза уже много лет назад, поскольку мужчину, смотревшего из тяжелой золотой рамы, отмечало отдаленное сходство с его собственным дедом. Хендрик Гольциус Мемлинг служил живописцем при дворе Истребителя Ведьм, но был знаменит не только своим искусством. Ему приписывали страстную любовную связь с дочерью Гуисмунда. Картина была автопортретом. Мемлинг написал его спустя три года после смерти Гуисмунда. Дату он поставил собственноручно. На его шее висел оправленный в золото камень. Мемлинг касался его пальцами правой руки. Рука была искалечена – считалось, что увечье позволяло мастеру держать инструмент для граверных работ по меди в более удобном положении. Камень был черным как уголь.
Золотые и черные сердца… Голос Хануты звучал почти молитвенно, когда тот рассказывал о них Джекобу.
«Золотые – это сердца алхимиков. Однажды они втемяшили себе в голову, что для достижения бессмертия должны превратить собственные сердца в золото. Потому у очень многих из них еще при жизни вырезали сердце из груди».
«А черные?» – спросил Джекоб. Кого в тринадцать лет интересует жизнь вечная?
«Черные – это сердца чародеев, – ответил Ханута. – Их легко спутать с драгоценными камнями. Кто наденет их на шею, получит, по поверью, все, чего ни пожелает, но если кто станет носить их слишком близко к сердцу, то отнята будет у него вся радость, а с нею и его собственная совесть».
Джекоб подошел к картине поближе.
Мемлинг холодно взирал на него сверху вниз. Ходили слухи, что он не только свою жену, но и Оргелюзу отравил из ревности. Видимо, намерение подарить любимому сердце своего отца стало для дочери Гуисмунда роковым.
35. Истинный король
Драконьи катакомбы располагались под двором одной пивоварни. Никто в Виенне и не догадывался об их существовании, пока обоняния одного из гоильских патрулей не достиг запах окиси серы и саламандрового пламени, который не спутаешь ни с чем.
Кменовы лейб-гвардейцы укрывались в тени ворот пивоварни. Вероятно, телохранители надеялись, что их алебастровую кожу примут за мерцание лунного света. Обмануть человеческий глаз не составляло труда, и стражи-гоилы, привыкнув к этому, порядком расслабились. Проскользнуть мимо них незамеченным было одно удовольствие, а Неррону как раз не мешало слегка взбодриться после того, как он опростоволосился с аптекарем.
Два следующих поста расположились за стоянкой пивных возков с завода, в том месте, где выходил на поверхность драконий дыхательный туннель. Неррон прошмыгнул мимо караульных и растворился во тьме туннеля, пока они смотрели в другую сторону. Дракон, прокопавший его, был уже более сотни лет как мертв, но вонь от него обступила Неррона так, словно чудовище живехоньким поджидало его внизу, в своем логове.
Тихо, Бастард. По-змеиному.
Пещера, открывшаяся в конце туннеля, была черной от драконьей копоти. Лишь в немногих местах сквозь сажу проступало золото. Сокровищница. Сохранившаяся лучше, чем многие, какие повидал Неррон на своем веку.
Он прислонился к прохладной скале.
И там был – он, с кожей, которая даже в темноте казалась каменным огнем. Король гоилов.
Кмен стоял спиной к туннелю. Всего лишь одна пуля, конечно посланная метко. Всего лишь одна отравленная стрела между лопаток… Скольких наемных убийц оплатили Ониксы понапрасну, а Кмен – вот, как на ладони у Бастарда, убивай – не хочу.
Да, тебе действительно нет равных, Неррон. Пусть даже ты все еще не нашел это растреклятое сердце.
