Питер Уоттс - По ту сторону рифта
Его голос звучал ровно и весомо. Он не сводил глаз с потолка; темный силуэт светильника как будто колыхался. Уэскотт моргнул, и комната вдруг потеряла резкость.
Линн потрогала влагу на его лице.
– Тебе страшно, – прошептала она. – Ты гонялся за этим десять лет, почти догнал, и теперь оно тебя пугает до смерти.
Он улыбнулся, не глядя на нее.
– Нет. Дело совсем не в этом.
– А в чем тогда?
Он сделал глубокий вдох.
– Просто до меня дошло, что мне все равно уже плевать.
Он пришел домой, сжимая в руках распечатку, и по неожиданной пустоте в квартире понял, что потерпел поражение и здесь.
Рабочая станция дремала в своем углу. На одной из ее сторон судорожно мигало несколько уведомлений, образуя редкую беспорядочную мозаику. При его приближении внезапно ожила еще одна грань куба.
С экрана на Уэскотта смотрела Линн, снятая по плечи.
Чуть не вскрикнув, он обвел комнату взглядом.
Губы Линн пришли в движение.
– Здравствуй, Расс, – произнесли они.
Он выдавил из себя короткий смешок.
– Вот уж не думал увидеть тебя здесь.
– Я все-таки попробовала одну из программ. Ты прав, за десять лет они сильно продвинулись вперед.
– Так ты настоящая симуляция? Не какой-нибудь там навороченный интерактивный диалог?
– Угу. Чудеса какие-то. Скормила ей кучу разных видеоматериалов, все мои медицинские и научные документы, а потом пришлось разговаривать с ней, пока у нее не составилось впечатление о том, кто я такая.
«И кто же?» – рассеянно подумал он.
– Она менялась прямо в процессе разговора, Расс. Жутковато даже. Сначала речь у нее была безжизненная, монотонная, но потом она начала копировать мой голос и манеры и довольно скоро говорила уже совсем как я, и вот результат. Превратилась из машины в человека за каких-то четыре часа.
Он улыбнулся, хотя и натянуто, потому что догадывался, чего ждать дальше.
– Это… в общем, это было как смотреть на саму себя в покадровой съемке, – сказала модель. – Причем в обратной, за несколько лет.
Подчеркнуто ровным голосом Уэскотт проговорил:
– То есть домой ты не вернешься.
– Ну почему же, Расс, вернусь. Просто мой дом уже не здесь. Мне бы этого хотелось – ты и не представляешь, как хотелось бы, – но ты никак не можешь забыть, а я не могу больше жить с этим.
– Ты так и не поняла. Это всего лишь программа с голосом Кэрол. Сущая ерунда. Я… если для тебя это так важно, я ее сотру…
– Я не об этом, Расс.
Он хотел было выспросить подробности, но не стал.
– Линн… – начал он.
Ее губы разъехались. Это была не улыбка.
– Не проси меня, Расс. Пока ты сам не вернешься, я тоже не смогу.
– Но я ведь здесь! Она покачала головой.
– Когда я в последний раз видела Расса Уэскотта, он плакал. Тихонько. И мне кажется… мне кажется, он кое за чем охотился целых десять лет и вот в конце концов увидел мельком – и эта штука оказалась такой огромной, что он ушел и оставил вместо себя автопилот. Я его не виню, ты на него очень похож, в самом деле похож, только ты совершенно не представляешь, каково это – чувствовать.
Уэскотт подумал про ацетилхолинэстеразу и эндогенные опиоиды.
– Ошибаешься. Больше меня о чувствах не знает почти никто на свете.
Двойница Линн на экране с бледной улыбкой вздохнула.
На симуляции были новые сережки, напоминающие старинные микросхемы. Уэскотту захотелось как-то высказаться по их поводу: похвалить, раскритиковать – что угодно, лишь бы увести разговор с опасной территории. Но из страха, что она носит их уже много лет, а он просто не замечал, пришлось промолчать.
– Почему ты не сказала мне сама? – произнес он наконец. – Неужели я и этого не заслуживаю? Если бросаешь, то неужели ты не могла хотя бы сделать это лично?
– Лично и бросаю, Расс. Для тебя никакого другого «лично» теперь не существует.
– Чушь собачья! Я что, просил тебя уйти и сделать из себя симуляцию? Думаешь, ты для меня какая-то мультяшка? Господи, Линн…
– Я не принимаю это на свой счет, Расс. Для тебя мы все мультяшки.
– Боже, да о чем ты?
– Я тебя не виню, честное слово. Зачем осваивать трехмерные шахматы, когда можно свести все к крестикам-ноликам? Их ты понимаешь от и до и всегда побеждаешь. Только играть уже не так интересно, конечно…
– Линн…
– Твои модели лишь упрощают реальность, Расс. А не воссоздают ее.
Уэскотт вспомнил про распечатку в своей руке.
– Очень даже воссоздают. По крайней мере достаточную ее часть.
– Вот как. – Картинка потупила взгляд. «Поразительно, как она имитирует и обрывает зрительный контакт». – Значит, у тебя есть ответ.
– У нас есть ответ. У меня, у десятка терабайт ПО и группы коллег, Линн. У людей. Которые работают со мной, лицом к лицу.
Она снова подняла глаза, и Уэскотта потрясло, что программа изобразила даже то, каким грустным блеском они озарились бы в такой момент.
– Ну и каков же ответ? Что там, в конце туннеля? Он пожал плечами:
– Ничего особенного. Разочарование.
– Надеюсь, это все-таки нечто большее, Расс. Оно нас погубило.
– А может, это был артефакт самой процедуры. Или старый добрый эффект наблюдателя. Надо было внять здравому смыслу, избавил бы себя от…
– Расс.
Уэскотт не смотрел на экран.
– В сердцевине вообще ничего нет, – сказал он в конце концов. – Ничего мыслящего. Мне никогда не нравилась эта область, там одни лишь… голые инстинкты. Пережиток времен, когда лимбическая система и была мозгом. А теперь это неквалифицированная рабсила, понимаешь? Незначительная часть целого, ей поручено выполнять всякую мелкую автономную хренотень, с которой лень возиться выскочке-неокортексу. Я и помыслить не мог, что она до сих пор по-своему… жива.
Он умолк. Призрак Линн безмолвно ждал – вероятно, неспособен был ответить. Или запрограммирован на то, чтобы не отвечать.
– Человек умирает извне вовнутрь, ты знала? – продолжил он, когда молчание стало жечь больней всяких слов. – И потом, на какое-то мгновение, этот центр снова становится тобой. И там, внизу, никто не хочет… понимаешь, даже самоубийцы не хотят, лишь обманывают себя. Игры разума. Мы гордимся тем, что сами себя замыслили до смерти, и в итоге забыли про дремлющую в нас старую рептилию. Этой нашей части нет дела ни до этики, ни до качества жизни, ни до того, что кто-то там обуза для родных, – она просто хочет жить, потому что только на это и запрограммирована. И в самом конце, когда нас уже нет и никто не держит ее на поводке, она выходит на поверхность, озирается и в последний миг понимает, что ее предали, и тогда она… кричит.
Ему почудилось, что кто-то произнес его имя, но он не поднял глаз, чтобы удостовериться.
– Вот это мы всегда и находили, – проговорил он. – Нечто, очнувшееся ото сна в сто миллионов лет, напуганное до смерти…
Слова Уэскотта повисли в воздухе.
– Наверняка ты этого не знаешь. – Ее голос доносился издали и казался едва знакомым, в нем прорезалась внезапная настойчивость. – Ты сам сказал, что это может быть артефакт. Скорее всего, она ничего такого и не чувствовала, Расс. У тебя нет данных.
– Неважно, – пробормотал он. – Все биологическое ПО умирает одинаково.
Он взглянул на экран.
И картинка, господи ты боже мой, плакала, на искусственных щеках мерцали слезы – мерзкая пародия на то, что было бы с Линн, находись она тут и в самом деле. Уэскотта охватила внезапная ненависть к программе, рыдающей для него, – из-за глубины ее машинной интуиции, из-за точности подделки. Из-за того простого факта, что она знала Линн.
– Ничего страшного, – произнес он. – Разочарование, как я и сказал. А вообще, тебе пора уже, наверное, возвращаться с докладом к своему… телу.
– Я могу остаться, если хочешь. Представляю, как тебе сейчас тяжело, Расс…
– Нет. – Уэскотт улыбнулся. – Линн, может, и представляла бы. А ты просто эксплуатируешь какую-то психобазу. Но попытка достойная.
– Я могу и не уходить, Расс.
– Эй, так я ведь не он. Забыла, что ли?
– …если хочешь, можем еще поговорить.
– Ага. Диалог между карикатурой и автопилотом.
– Мне необязательно уходить прямо сейчас.
– У тебя алгоритм повторяется, – сказал он, по-прежнему улыбаясь. А затем, резко: – Стоп.
Куб потемнел.
– Остановить программу или т-только поставить на паузу? – спросила Кэрол.
Несколько секунд Уэскотт стоял молча, глядя в глубины черного безликого куба из оргстекла. Внутри он не видел ничего, кроме собственного отражения.
– Остановить, – скомандовал он в конце концов. – И стереть.
Гром небесный
Она уже несколько часов сидит снаружи, слушает тучи. Я вижу у нее на коленях приемник «Радиошэк», вижу змеящиеся провода наушников, которые отрезают ее от мира. Или, пожалуй что, соединяют с ним. Джесс сейчас подключена к небесам, мне такое не светит. Она слышит их голос. Тучи перешли в наступление – грозные серые наковальни и целые горы, недобро бурлящие в небесной замедленной съемке, и наушники наполняют голову Джесс чуждым рокотом и стонами.
