Питер Уоттс - По ту сторону рифта
Я знал вас много лет, святой отец. Я даже и сейчас говорю себе, что знаю вас, – о вас можно сказать многое, но трусом вы никогда не были. Я отказываюсь верить, что вы избрали смерть как самый легкий выход. Предпочитаю считать, что в те последние дни вы все-таки нашли в себе силы переписать свою программу, отвергнуть изношенные алгоритмы, устаревшие две тысячи лет назад, и по-своему определили различие между смертным грехом и актом искупления.
Вы презирали себя и то, что натворили. И вот в конце концов позаботились о том, чтобы такого уже наверняка не повторилось. Вы совершили поступок.
Сделали то, чего никогда бы не смог сделать я, хоть мне и пришлось бы заплатить неизмеримо меньшую цену.
Видите ли, этим временным отпущением грехов все не ограничивается. Теперь у нас есть машины, которым по силам напрямую вытравить зло из человека, – высокоточные СВЧ-генераторы, которые выжигают сами нервные пути, стоящие за извращением. Навязать процедуру кому-то силой нельзя: пока что во всяком случае. По парламенту блуждают законопроекты, в которых предлагается перекодировывать нас со зла на добро в упреждающем порядке, но на данном этапе процедура строго добровольна. Понимаете, она ведь меняет человека. Попирает некую неотъемлемую основу индивидуальности. Некоторые считают это своего рода суицидом.
Я все твердил мужчине из службы безопасности: я никогда этого не делал. Только вот он и сам все видел.
Я не стал ничего исправлять. Выходит, мне нравится быть таким.
Интересно, что от этого меняется?
И кто из нас более виновен?
Плоть, ставшая словом [42]
Уэскотт был рад, когда оно в конце концов перестало дышать. На этот раз все растянулось на несколько часов. И он ждал, пока тело испускало из себя хрипы и густое зловоние, а грудь с бульканьем вздымалась, упрямо наполняя комнату напоминаниями о том, что ее хозяин только умирает, но еще не умер, пока не умер. Уэскотт был терпелив. За десять лет он научился терпению. И вот штука на столе наконец начала сдаваться.
У него за спиной что-то шевельнулось. Он в раздражении обернулся: умирающие слышат лучше живых, и одно-единственное произнесенное слово может сорвать многочасовое наблюдение. Но это была всего лишь Линн, тихонько проскользнувшая в комнату. Уэскотт расслабился: Линн знала правила.
На миг он даже задумался, что ей здесь понадобилось. Потом вновь взглянул на тело. Грудь уже не двигалась. «Шестьдесят секунд, – подумал он. – Плюс-минус десять».
Согласно всем практическим критериям оно было мертво. Но внутри еще оставалось несколько тлеющих угольков, несколько замешкавшихся нервов, которые подергивались в издохшей проводке мозга. Аппаратура Уэскотта отражала панораму умирающего разума – ландшафт из светящихся нитей, убывающий на глазах.
Линия на кардиографе дрогнула и выпрямилась.
«Тридцать секунд. Плюс-минус пять». Погрешность приходила на ум автоматически. Истины не существует. Фактов тоже. Есть лишь границы доверительного интервала.
Позади себя он чувствовал невидимое присутствие Линн.
Уэскотт посмотрел на стол и тут же отвернул голову; веко над одним из запавших глазных яблок слегка приподнялось. Он почти сумел внушить себе, что никакого взгляда не было.
На мониторах что-то изменилось. «Вот оно…»
Он не знал, почему это его пугает. Нервные импульсы, только и всего; мимолетная, едва фиксируемая электрическая рябь, пробегающая от среднего мозга в кору, оттуда – в забвение. Просто еще один пучок обреченных, задыхающихся нейронов.
И вот уже осталась одна плоть, пока что теплая. На мониторах вытянулось с дюжину прямых линий. Наклонившись, Уэскотт проверил электроды, соединявшие мясо с аппаратурой.
– Смерть наступила в девятнадцать сорок три, – проговорил он в диктофон. Машины, умные на свой лад, принялись сами себя отключать. Уэскотт осмотрел мертвое лицо и пинцетом отвел обмякшее веко. Застывший зрачок таращился куда-то мимо него, в бесконечность.
«А ты спокойно принял новость», – подумал Уэскотт. И вспомнил про Линн. Она стояла сбоку, отвернув лицо.
– Прости, – сказала она. – Знаю, время неподходящее, но…
Он ждал.
– Зомби, – продолжила Линн. – С ним случилась беда, Расс, он вышел на дорогу, и… я отвезла его к ветеринару, и она говорит, у него слишком тяжелые травмы, но без твоего согласия усыплять его не станут, а ты ведь меня нигде не указал как владелицу…
Она замолчала – как будто схлынул внезапный паводок.
Уэскотт уставился в пол.
– Усыплять?
– Еще сказала – чего бы они там ни попробовали, вряд ли поможет, стоить это будет много тысяч, а он все равно умрет, скорее всего…
– Ты имела в виду «убивать». Она не станет его убивать без моего согласия.
Уэскотт начал снимать с трупа электроды и размещать их на полочке-держателе. Они повисали там пиявками, присоски были скользкими от проводящего геля.
– …а я только об одном могла думать, что после восемнадцати лет ему нельзя умирать в одиночестве, с ним кто-то должен быть, но я ведь не могу, я же просто…
Где-то у основания его черепа тоненький голосок прокричал: «Господи, как будто я мало навидался этого дерьма, теперь еще и на собственного кота смотреть?» Но доносился тот из дальней дали, еле-еле слышно.
Он посмотрел на стол. Труп ответил пристальным циклопьим взглядом.
– Хорошо, – произнес Уэскотт чуть погодя. – Я все улажу. – Он позволил себе скупую улыбку. – Все-таки это моя работа.
Рабочая станция стояла в углу гостиной – черный как смоль куб из тонированного оргстекла. Последние десять лет она общалась с хозяином голосом Кэрол. Поначалу это причиняло Уэскотту боль – до того сильную, что он чуть было не сменил программу, но потом стал бороться с этим порывом, подавил его и терпел синтезированный знакомый голос, словно человек, искупающий великий грех. Со временем боль утихла до такой степени, что уже не напоминала о себе сознанию. Теперь он слушал, как машина перечисляет полученные за день письма, и ничего не чувствовал.
– Опять звонил Джейсон Мосби из «Саутем», – объявил компьютер, безупречно воспроизводя интонацию Кэрол. – Все еще хочет взять у т-тебя интервью. Он установил у меня в памяти диалоговую программу. Можешь запустить ее, когда захочешь.
– Что еще?
– В д-девять шестнадцать перестал поступать сигнал с ошейника Зомби, и Зомби не пришел на д-дневную кормежку. Возможно, т-тебе стоит его поискать.
– Зомби нас покинул, – проговорил Уэскотт.
– Я так и сказала.
– Нет, я в том смысле… – Боже, Кэрол. Ты ведь никогда не жаловала эвфемизмы, а? – Зомби сбила машина. Он умер.
Даже когда мы пытались применять их к тебе.
– Ох. Черт. – Компьютер на миг затих, какие-то внутренние часы отмерили строго определенное количество наносекунд. – Мне очень жаль, Расс.
Конечно, это была ложь, но все-таки довольно убедительная.
Не подав виду, он слабо улыбнулся.
– Бывает. Теперь нам просто нужно время. Сзади послышался звук. Обернувшись, Уэскотт увидел в дверях Линн. В ее глазах читалось сочувствие, но не только.
– Расс, – произнесла она. – Мне так жаль. Он ощутил, как дернулся уголок рта.
– Вот и компьютеру тоже.
– Как ты?
Он пожал плечами.
– Да нормально вроде.
– Сомневаюсь. Он же с тобой столько лет прожил.
– Ну да. Мне… его не хватает.
В горле тугим узлом вздулся вакуум. Уэскотт проанализировал свои чувства, отстраненно поражаясь им, и ощутил что-то близкое к благодарности.
Линн беззвучно пересекла комнату и взяла его за руки.
– Мне жаль, что я не была с вами до конца, Расс. Меня едва хватило на то, чтобы отвезти его. Я просто не могла, понимаешь…
– Все нормально, – сказал Уэскотт.
– …а ты так и так должен был там присутствовать, ты…
– Все нормально, – повторил он. Выпрямившись, Линн потерла ладонью щеку.
– Может, тебе не хочется об этом говорить? Что, разумеется, означало: я хочу об этом говорить.
Он поразмыслил, о чем бы завести речь, чтобы не совсем уж впадать в предсказуемость; и понял, что в состоянии озвучить правду.
– Я вот думал, – начал Уэскотт, – что он получил по заслугам.
Линн заморгала.
– Я это к чему – он ведь и сам немало крови пролил. Ты же помнишь, он каждые два-три дня приносил покалеченную мышь или птичку, а я ему ни разу не дал никого прикончить…
– Ты не хотел видеть, как живые существа страдают, – вставила Линн.
– …так что добивал их сам. – Один удар молотком, и мозги тут же смяты в кашу, после такого страдать уже нечему. – Я всегда обламывал ему кайф. А играть с мертвыми зверюшками неинтересно, он потом часами на меня дулся… Линн грустно улыбнулась.
– Он страдал, Расс. И хотел умереть. Я же знаю, ты любил маленького нахала. Мы оба его любили.
На месте вакуума что-то вспыхнуло.
– Все нормально, Линн. Я все время наблюдаю за тем, как умирают люди, не забыла? Мне не нужна психотерапия из-за какого-то сраного кота. А если б и была нужна, ты бы могла…
