Рэй Брэдбери - Мы — плотники незримого собора (сборник)
Дугласа терзали сомнения.
Нибли перехватил его взгляд.
– Что бы ни случилось, – закричал он. – Дело стоит того, разве нет? Все же лучше, чем возвращаться на Марс, не так ли? Не так ли?
– Лучше, – согласился Дуглас, и они пожали друг другу руки.
– А теперь валите отсюда!
* * *Нибли проводил взглядом стартовавший корабль. Его глаза видели ракету, Астероидный рой и сверкающую точку – колоссальный Юпитер. Он почти стал ощущать голод и нужду тех, кто ждал там, на светящейся звездной точке.
Он заглянул в космос. Его глаза расширились, и в них он вместился целиком, этот космос, раскрывшись подобно цветку. С естественностью текучей воды мозг Нибли, вопреки усталости, начал выстукивать вычисления. Нибли заговорил.
– Капитан! Держитесь прямого курса. Как слышите меня?
– Слышу вас хорошо, – ответил капитан.
– Взгляните на приборную доску.
– Смотрю.
– Если шкала № 7 показывает 132:87, так держать. Если стрелка отклонится на одно деление, то в противовес ей доведите показания на шкале № 20 до 56:90. И так летите 70 тысяч миль. Пока все ясно. Затем, после этого, делаете резкий вираж и летите 1000 миль курсом № 2. На этом направлении вам придется уклониться от огромной тучи метеоров. Ну-ка посмотрим, посмотрим…
Он немного поразмыслил.
– Поддерживайте постоянную скорость 100 тысяч миль. На такой скорости… сверьте свои часы и хронометры… ровно через час вы окажетесь во второй части Большого пояса. Затем ложитесь на курс № 3 и летите примерно 5000 миль. Потом ровно через пять минут – снова вираж и…
– Нибли, вы видите все эти астероиды? Вы уверены?
– Уверен. Их видимо-невидимо. И все летят в разные стороны! Летите прямо два часа с этого момента. Затем после моих последних инструкций начинайте отклоняться к Юпитеру. Сбросьте скорость до 90 тысяч на 10 минут. Затем прибавьте скорость до 110 тысяч на 15 минут. После чего – 150 тысяч на всем протяжении пути!
Ракетные дюзы изрыгнули пламя. Корабль стремительно унесся вдаль, уменьшаясь в размерах.
– Показания на шкале № 67!
– Четыре.
– Доведите до шести! Установить автопилот на 61–14 – 35. Теперь – все в порядке. Считывать показания хронометра таким образом: семь, девять, двенадцать. Придется туго, но ровно через 24 часа вы прямиком прилетите на Юпитер, если доведете скорость до 700 тысяч и будете лететь, не снижая скорости, шесть часов с этого момента.
– Прямиком так прямиком, мистер Нибли.
Нибли спокойно полежал с минуту. Его голос звучал непринужденно, без визгливых ноток.
– И на обратном пути к Марсу не пытайтесь меня искать. Я полечу во тьму на этом железном утесе. Мне уготована одна только тьма. А вам – обратно в перигелий и Солнце. Знаете… знаете, куда я собрался?
– Куда?!
– В созвездие Центавра! – засмеялся Нибли. – Так что помоги мне Господь!
Он наблюдал за удаляющимся кораблем, затем прозондировал собранные воедино траектории всего экипажа. Он испытывал удовольствие от того, что является их проводником. Как в старые времена…
Снова пробился голос Дугласа:
– Дед, дедушка, ты еще на связи?
Короткая пауза. Нибли ощущал биение крови под своим облачением.
– Да, – отозвался он.
– Мы только что дали Бруно почитать твою записочку. Уж не знаю, что ты там накропал, но когда он ее прочитал, то чуть с ума не сошел.
Нибли сказал вполголоса:
– Сожгите, чтоб никто не прочитал.
Пауза.
– Сожгли. Что в ней было?
– Не надо допытываться, – резко ответил Нибли. – Может, я доказал Бруно, что его на самом-то деле и не существовало вовсе. Ладно, к черту.
Ракета набрала постоянную скорость. Дуглас радировал:
– Все в порядке. Отменные вычисления, дед. Я доложу Ракетному начальству в Марс-порте. Им будет приятно о тебе услышать. Отличные вычисления. Спасибо. Как у тебя дела? Я говорю… как твои дела? Дед, слышишь, дед?!
Нибли поднял дрожащую руку и помахал ею в пустоту. Корабль скрылся из виду. Даже шлейф пламени из двигателей исчез. Он ощущал движение твердого металлического тела среди звезд по проложенному им курсу. Он не мог говорить. Его переполняли эмоции. Наконец-то он услышал похвалу из уст механика радара-вычислителя!
Он помахал рукой в пустоту. Он не наблюдал никаких объектов, движущихся по пересекающимся траекториям других невидимых ничтожеств. Наступила полная тишина.
Он опустил руку. Теперь ему оставалось проложить свой последний курс. Тот, который он хотел завершить только в космосе, не желая, чтобы его вернули на Марс.
Для того чтобы всё точно просчитать, не понадобилось молниеносных вычислений.
Жизнь и смерть находились на концах его параболической траектории. Долгая жизнь, первое появление из тьмы, полет по дуге к неизбежному перигелию, а теперь уход…
В мягкую обволакивающую тьму.
«О Боже, – тихо думал он, слабея. – До самого конца – моя репутация на высоте. Никогда не ошибался с вычислениями и не ошибусь…»
И оказался прав.
1943
Завтра, завтра, завтра[4]
До того как он распахнул дверь, этот день ничем не отличался от всех остальных. Стив слонялся по Лос-Анджелесу в поисках работы, которой не существовало в природе, глазел на еду в витринах магазинов, которая была ему не по карману, и дивился своей закоренелой привычке жить, ибо он был не в силах расстаться с жизнью даже тогда, когда жить стало невмоготу.
Все складывалось не так уж плохо до тех пор, пока у него была пишущая машинка, ради которой он возвращался домой. Он мог хоть ненадолго натянуть реальному миру длинный нос, создавая свои новые дивные миры, где он разгуливал этаким щеголем без малейшего чувства голода. Мог показывать нос внешнему миру и созидать свои новые, блистательные и сияющие миры, в которых он фигурировал этаким франтом, не знающим голода. Он мог даже тешить себя мыслью, что однажды станет писателем, купающимся в славе и деньгах.
Он скорее расстался бы со своей правой ногой, чем с машинкой! Но ни в одном ломбарде не платили денег за правые ноги, а парню же надо чем-то питаться и вносить квартплату.
– Да неужели? – съязвил он, обращаясь к собственной двери. – Назови две причины, почему?
Он не смог назвать и одной, отпер дверь, захлопнул ее за собой, включил свет и собирался было снимать шляпу.
Но так ее и не снял. Он совершенно забыл и о шляпе, и о голове на плечах, а просто остолбенел, вытаращив глаза.
На полу стояла пишущая машинка.
Комната принадлежала ему. Растресканный потолок, обшарпанные обои, синяя в полосочку пижама, обозначавшая вехой его путь от неубранной стенной кровати, воспоминания об утреннем кофе.
Но эта машинка ему не принадлежала.
Никакая машинка никоим образом не могла здесь оказаться. Это так же гнусно, как обнаружить у себя в ванне верблюда. Но и в этом случае обычного верблюда как такового можно взять себе. Это от зеленых с крылышками возникали проблемы.
Машинка из того же разряда – крупная, из чего-то, похожего на полированное серебро, и с отливом, как рыба под водой. Она была столь обтекаемой формы, что создавалось необыкновенное впечатление, будто она движется. В каретку был вставлен лист чистой бумаги, а клавиатура пестрила множеством неизвестных алых клавиш.
Он стоял и пялился на нее. Подобно своей комнате, он не отличался ни особенными габаритами, ни формой, ни цветом, ни возрастом. Всего лишь серый сгусток человечества с усталыми глазами за толстыми линзами и лицом, не выражавшим ничего, кроме полного краха. Имя нарицательное «джон доу», извечный ноль, без которого никакое размножение невозможно.
Он зажмурился, встряхнул головой и снова глянул: машинка была на месте. Он произнес вслух:
– Я не пьян. Меня зовут Стив Темпл. Я проживаю по адресу: Девятая-стрит, 221. Задолжал арендную плату за три недели. И давно ничего не ел.
Его голос прозвучал как обычно. В пределах разумного.
Чего нельзя было сказать о машинке, которая по-прежнему не думала исчезать.
Он глубоко вздохнул и осторожно обошел ее вокруг. У нее было четыре стороны. Она производила впечатление твердого тела, если не считать перелива. Машинка покоилась на потертом коврике так, словно составляла одно целое с домом, а ее красивый отлив заполнял собою все вокруг.
– Ладно, – сказал он, обращаясь к машинке. – Ты находишься здесь и пугаешь меня до чертиков, если так уж тебе нравится. А дальше что?
Он медленно склонился над ней, не испытывая особой приязни. Говоря по правде, она ему совершенно не нравилась. Ему хотелось прикоснуться к ней, потому что она была такая красивая и, вместе с тем, холодная…
И тут она принялась печатать. Сама собой. Прямо здесь, на полу.
Он не мог пошевелиться. Он был просто не в состоянии – оцепенел в согнутом положении и глазел, как блестящие клавиши вспыхивают и стучат без чьего бы то ни было прикосновения.
«Вызываю прошлое! Вызываю прошлое! Вызываю прошлое!..»
