Спойлер: умрут все - Владимир Сулимов
Седой сказал:
— Я её убью.
— Погоди! Стой! — Никитка попробовал поймать его за куртку, но та выскользнула из пальцев, оставив на кончиках жирную слизь. Подушечки пальцев защипало. — Так нельзя! Она же ничего не сделала!
— Миллиарды погибнут. — Седой не оглядывался. — В ужасных мучениях. Нас осталось от силы сотня. И мы порой завидуем мёртвым.
— Она… ребёнок! Это убийство! Ты же… ты ж её любил!
— Такова цена. — Голос Седого сбился. — Знал бы ты, до чего мне больно. Как же больно!
Никитка отстал. Сгорбленная спина Седого стремительно удалялась. Ещё немного — и скроется в толпе.
Тогда, повинуясь неосознанному порыву, Никитка ткнул в сторону нескладной фигуры пальцем и заорал:
— Педофил!
В текущей по тротуару людской реке возникло смятение — словно в запруду угодила. Одна за другой поворачивались на крик встревоженные головы.
— Он меня лапал! — махал рукой Никитка. — Держите педофила!
Седой побежал и тем ухудшил ситуацию. Всеобщая растерянность спáла. Наперерез ему кинулся пузатый бородач в растянутой водолазке и штанах цвета хаки, сграбастал и сломал в объятиях, повалил и оседлал, умело выкручивая руку. Седой попытался брыкаться, но тотчас взвизгнул от боли — Пузан вывернул ему руку так, что Никитка услышал хруст. Река пешеходов забурлила, скручиваясь в водоворот вокруг сцепившихся.
— Да, да-да! — пищала из толпы старуха в платке. — Шшупал он мальчонку, вот вам крест! Сама видела!
— Полиция!
— Росгвардия!
— Ничо, пацан! Быстро набутылят изврата!
— А может, это шпион?!
— Да бомж какой-то…
— Бандеровец!
— Знаете, что с педами на зоне делают? О-о!..
Из кучи-малы раздался вопль Седого:
— Пусти-и! Вы не понимаете! Вы все сдохните! Сдохните!
Дюжина пальцев тыкала в экраны смартфонов — кто звонил копам, кто снимал видос для «Тик-тока». Таджик в короткой футболке драпал подальше от толпы через проезжую часть под клаксоны и визг тормозов. На подмогу Пузану явился, растолкав зевак, дядька с бритой башкой и взялся заламывать лежащему вторую руку.
— Козлы! Что вы творите?! — надрывался Седой.
— Не дрейфь, малой! — Бритый дядька подмигнул оторопевшему Никитке, который искал и не находил в сомкнувшихся рядах брешь для побега.
— Едут менты, — сообщил приблатнённый голос. — Ща примут этого кадра — и в петушиный угол кукарекать.
— А вонючий какой, матушки мои…
— Довели страну…
— Где твои родители?..
— Ты что наделал, дурак?! — Изжёванная физиономия Седого протиснулась из человечьей свалки. На его разбитом подбородке пенились розовые слюни.
— Тебя скоро отбросит, — произнёс Никитка. — Назад в будущее. Как время выйдет. Ты только продержись.
Седой не мог слышать его в гвалте — но понял. Прочёл по губам… или прочёл мысли. В конце концов, они были одним целым, пусть и разделённым двадцатью девятью годами.
— Эта попытка последняя!.. — прохрипел он.
Никиткины «спасители» сопели, потели, отплёвывались и сшибались лбами. Бритоголовый вдавил берец Седому в поясницу. Пузан применил удушающий.
— Мне некуда будет… а-а!.. возвращаться!
— Должен быть другой способ всё изменить! Должен быть шанс! Я придумаю!
Седой замотал головой. Пузан сдавил его шею сильнее. Седой закатил глаза и выкашлял на асфальт кровавый сгусток.
— Заткнись, дундук! — рыкнул Пузан, отвешивая Седому затрещину.
— Он… всё… врё-от… — Голос Седого походил на свист воздуха в кране, где кончилась вода.
Пузан навалился на бедолагу с поистине звериной яростью. Опять раздался хруст, но не сочный и нутряной хруст выкрученного сустава, а звонкий и резкий. Пузан выругался и затряс лапищей. Никитка понял, что произошло. Но Седой понял раньше.
Пузан раздавил стабилизатор.
Седой завыл.
— А! А! А! — Его разбухшее лицо налилось свекольным багрянцем. — Пусти! Пусти! Пусти!
— Психопат!
— Маньяк!
— Двинутый!
Вой полицейской сирены покатился в грозовых всполохах по улице, разрывая барабанные перепонки, точно вопль банши. Лишь сейчас Никитка осознал, как стремительно пролетело время.
Копы проталкивались сквозь строй зевак. Никитка оторвал взгляд от бьющейся в цепких лапах Пузана и Бритоголового версии себя из далёкого будущего и вдруг увидел в толпе Ольку Леонову. Леонова обнимала зачехлённую виолончель, как щит, за которым хотела укрыться. Её тусклые, будто заляпанные илом глаза встретились с Никиткиными серыми. Дряблый рот разошёлся в осовелой улыбке, и Никитка в который раз вспомнил подыхающего голубя.
И тут грянул взрыв.
Бордовые брызги, липкие ошмётки, кровавые плевки хлынули из-под Пузана и Бритоголового во все стороны. Морось цвета гнилых томатов оросила зевак с ног до головы, будто те явились на фестиваль холи, где единственной краской оказалась красная, где не смеются, а вопят, не танцуют, а разбегаются прочь. Пузан и Бритоголовый повалились на груду расползающегося тряпья, быстро исчезающего в облаке сернистого пара. Удирающие сбили полицейского с ног. Старуха, пятясь, крестилась одной клешнёй, другой, окровавленной, цапала себя за правое вымя.
Леонова изучала свои пальцы так, словно видела их впервые. От чужой крови они сделались похожими на глянцевые леденцы. Леонова поднесла пальцы к широким ноздрям, с конским всхрапом втянула воздух. И лизнула. Её вечно соловые глаза впервые вспыхнули, её жабьи губы изогнулись в изумлённое и алчное О. Леонова сунула указательный палец в рот и принялась сосать, неотрывно пялясь поверх Пузана с Бритоголовым на Никитку.
А Пузан и Бритоголовый отползали на четвереньках от пузырящейся, бурлящей, всхлипывающей жижи. Высыхающий на глазах кисель из крови, перемолотых костей и измочаленного тряпья пытался дотянуться до них, выкидывая протуберанцы кашистой грязи, которые стремительно черствели и осыпались сизой копотью.
Никитку согнуло пополам, как складной нож, и вырвало на собственные кеды. Леонова заухала.
Смеялась.
***
На следующий день Никитка спозаранку потащился за гаражи тридцать второго дома. Без желания, но — тянуло. От кошачьего скелета осталась мелкая жёлто-серая крошка. От голубя — комок перьев и безглазая голова с изумлённо раззявленным клювом. Пластмассовый ящик оплавился, и на его дне корчилась, суча лапками, крыса с выползшей шерстью и раздутым животом. Смоляные капельки дрожали на кончиках усов, и точно зубная паста червиво выдавливалось из-под хвоста розовое, настырное, вёрткое. Крысёнок. Зачарованно склонившись над ящиком, морщась от спазмов в желудке, которые остались, кажется, с прошлого дня, Никитка приметил рядом ещё двоих детёнышей, дохленьких. Приглядевшись, он понял, что крысята срослись боками и на пáру у них всего семь лапок. Запах дерьма был густым и липким, как пластилин. От него чесалась кожа и нестерпимо хотелось принять душ. Хохочущих чертей из ржавчины на стене гаража прибавилось. А может, то была и не ржавчина — коричневые проплешины переходили в ворсистую, болотного цвета, плесневеющую слякоть. Кажется, она шевелилась.
Зажимая рукавом рот, Никитка убежал. Мать разрешила ему пропустить школу с условием, что он не станет выходить из дома. Обещание нарушено, но, если поторопиться назад, он загладит вину. А школа… В
