Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Стоял и смотрел сквозь стену воды на красное солнце. И вода была, как жидкое греческое вино. Крутились клубки водорослей, мелькали ветки с цветами. Из нездешнего апреля принесло их. Сверкнула синим медуза, выкидывая над кромкой воды узкие щупальца. Море ревело и пело. Была в нем радость силы и радость быть.

Чередой радостных угроз прошли отсчитанные восемь волн перед девятой, огромной. И она пришла, еще не нависая, встала ровной стеной, деля собой мир пополам. В ее толще изгибали хвосты темные веретена рыбьих тел. На короткий миг сердце сорвалось — упасть к ногам на песок, от испуга, что нет ее, Даши нет! Но увидел и сердце просто стукнуло больно по горлу. Вот она, ее лицо с огромными глазами и раскрытый рот, волосы, откинутые водой с висков за спину и руки с растопыренными пальцами. Летела прямо на него и он засмеялся, протянул руки, готовый схватить ее будто с неба. Потому что вот так, когда-то, налетела на него своим лицом, идя навстречу по поселковой улице, и он пропал. Так говорят — пропал, но он жить тогда начал. Потому сейчас не закрыл глаз, не дернулся в сторону, — летела туда, куда и должно ей, к нему, в него. Но ловить не пришлось, волна наклонила голову, не прекращая петь свою песню, рассматривая его сверху, и стала складываться, заворачиваться внутрь себя, делая что-то, что, конечно, изучают ученые и даже рисуют графики, пытаясь объяснить жизнь воды. Но какие расчеты объяснят беспрерывное движение внутрь и наружу, живую плотность, что содержит в себе предметы и зверей, но мягкостью своей — убьет, не заметив? И, когда смотришь, как волна нагибает голову — отразиться в себе, то ветки чужого апреля, в крайнее время года среди зимы — не удивляют. Пришла из дальних миров, катя себя через миллионы их и пойдет дальше, выворачивая пространство и себя, переплетаясь. Пока все на свете есть.

Рыбы мелькали и уже солнце светило не только на ажурные острые хвосты, но и бежало по чешуе боков, потому что они разворачивались, расходясь и исчезая. И только женщина с белым лицом и глазами, подкрашенными красной закатной водой, летела вперед, чуть ниже и еще ниже, пока волна опускала ее и себя к песку. Николай побежал в воду, не отводя глаз, в этот последний момент снова испугавшись до боли в горле, а вдруг и она, как те рыбы, в последний момент не коснется песка, исчезнет, подхваченная водой и уйдет в следующий мир? Вдруг убежит? Туда, где сбывается несбывшееся, и где не надо выбирать одно из желаний, стиснутых в потном кулаке. А просто кинуть их на ветер и воду и сбудутся все. Там утром откроет глаза в смятой постели невысокий красавец с черными глазами и улыбнется, любя. А она, вырываясь и смеясь, уйдет к детской кроватке, в которой сын, стоит и орет, разевая рот с двумя зубами, колотит игрушкой по деревянным прутьям. Черные волосы крупными кольцами. Черные, как у папки, глаза.

А мастер света останется. Здесь определено место его сердцу — с ней или нет, но только здесь.

Задрожали вытянутые уставшие руки. Страх перекосил рот. Но с длинным ахом, со стоном сделанной и скинутой с плеч работы, она уже брошена была на мокрый песок и вода, закручиваясь, расчесала темные волосы и ушла обратно, готовить следующую большую волну.

Падая на колени в жидкую кашу песка, замешанного с водой, подбежал, подхватил под руки, стал поднимать.

Даша уцепилась дрожащими руками и пошла, всхлипывая. Смеялась мокрым лицом. Спотыкалась и под руку ему попадала холодная грудь и плечо.

— Сейчас, сейчас одеяло. Я б сюда, но намокнет же…

— Коля, не холодно, Коля!

— Это сперва. Надо укрыться, надо!

— Да, да.

— Я тебя в машину, там тепло. И принесу вещи. А ты в одеяле пока, ох, холодная ты.

Повел ее по тропинке, прорезанной в глинистых склонах, подталкивая сзади в укрытую одеялом спину, немного сердясь, что узко и нет места пойти рядом. Усадил в автомобильное тепло. Нагибаясь, укутал до самой шеи и ее же пальцами стиснул край, приказывая как бы — держи, не раскрывайся. И повел дверцу, захлопнуть, не выпускать тепло. Она не дала, вынув из шерстяных складок руку, схватила его за рукав:

— Коленька…

Но затряс головой, испугавшись, — скажет ему, а значит, все понапрасну. И даже зажмурился, вместо чтоб уши заткнуть, — перепутал. И она замолчала. Тогда он открыл глаза и сказал:

— Знаешь, как я боялся!

— Что утону? — покачала головой чуть снисходительно. А он улыбнулся жене, с которой прожил пятнадцать лет:

— Ну, что ты. Нет. Боялся — исчезнешь, уйдешь с ними.

Захлопнул дверцу и стал спускаться на темный уже пляжик за Дашиной одеждой.

Женщина, прожившая пятнадцать лет рядом с мастером света, сквозь стекло смотрела на еле видную на песке фигуру. И глаза ее были, будто только увидела, а до того — и вправду, спала.

51. РЕШЕНИЕ РИТЫ

Зимние чайки не такие, как летние и кричат по-другому. Зимняя чайка не несет с собой лета, как будет немного позже, в марте, когда изменится цвет солнца и запах морской воды. И чайка будет покрикивать, цепляя голосом, будто только что прилетела из лета, не из африканского, куда улетают другие птицы, а из будущего, что скоро придет.

А пока летит, покачиваясь белой щепочкой с острыми до заноз крыльями в холодном ветре и видит сверху: весь полный круг жизни и в нем — маленькие фигурки людей, что занимаются разными делами, сплетенными в общую судьбу.

Острая тень чайки, розовой в лучах восходящего солнца, волнами прошлась по шиферной крыше дома, в котором на дощатом возвышении стояла скрипучая кровать. Пустая. Только в кухне ходила толстая женщина в платье с засаленными боками, прислушиваясь, не проснулся ли муж. И знала, как проснется, она его сразу услышит.

Рассыпалась прозрачная тень крыльев по ажурным занавесям в богатом доме с широкими окнами. Проснувшийся Генка всем телом, как заходя в летнюю свежую воду, почувствовал рядом с собой, вплотную — плечи, шею, гладкость спины и бедро у своей ноги. Задышал Ритиным запахом, тихо-тихо, чтоб не изменила сонного дыхания, положил ладонь на ее плечо, прижался. И снова закрыл глаза.

Пролетела над невидимым куполом Ларисиного дома, взмывая вверх, хотя купол для нее был проницаем, но в быстром лёте всегда привычнее обойти любую преграду. И кошка, дремлющая на лавке под кухонным окном, поставила ухо, провожая неслышный людям полет. Все еще спали. Витька, переплетаясь с Ноа, спал и не видел, как пришедший в комнату утренний свет позолотил когда-то черные волосы девушки-змеи, побежал тонким бликом по каштановым завиткам у ее шеи. Осветил страницы раскрытой книги и буквы в ней потекли по строкам, извиваясь, обтекая рисунки, что появлялись и исчезали. Никто из спящих не смог бы прочитать этих букв, только солнце.