Елена Крюкова - Изгнание из рая

– О, вы просто скромный слишком, Дмитрий!.. Я же вижу, вы – художник!.. О, вы художник, мне даже не надо смотреть ваши работы, я вместо работ вижу вас, и я немного психолог, я видел массу разных людей, я работаю с людьми, и я догадываюсь, что именно вы – художник! Я уже вижу мысленно, представляю ваши работы… Я сделаю вам выставку в Мома-музеуме… в Центре современной русской культуры у Александра Глезера!.. Александр – мой давний друг, я помогал ему деньгами, помещеньями, я выставлял у себя его русских авангардных авторов, и это я познакомил Сашу с Бертом Чандлером, мэром Джерси-Сити, и его коллекция русского авангарда в Америке обрела статус муниципального музея!.. Вы не представляете мои выходы на людей, мои возможности!.. Я предлагаю вам невиданный разворот вашего искусства, а вы… еще и упираетесь!.. У-пи-ра-етесь – так, Велли, это будет по-русски?.. ну, когда человек – упрямец…

Митя осушил рюмку до дна. Странно, чем он больше пил, тем больше у него прояснялось в голове. Он чувствовал, как он чуть выныривает из безумья. Он же художник. Он художник, как он об этом мог забыть. И ему предлагают вынырнуть окончательно, выбраться на берег. Он же погибнет здесь, в Москве, живя той жизнью, которой жил в последнее время. Он потонет в отчаянье, и никакие цыгане, никакие водки и вина, что он вливает себе в глотку, никакие помощи ночлежкам и больницам не спасут его. Его мертвецы приходят к нему и мучают его. Они доконают его. Он должен спастись. Он возобновит занятья живописью, подготовит выставку, полетит в Америку. Он прославится. Он заработает имя, славу, деньги самим собой, своим собственным трудом, искусством. Боже, он отработает все. Он смоет с себя всю черноту, весь ужас. Он обелится. Господи, как это прекрасно, что Ты послал ему Юджина!

– Делайте выставку – и летите!.. Я сделаю вам вызов хоть завтра!.. Можем вместе пойти в посольство, у меня там все послы – друзья, можем прямо к Джону Фэрфаксу отправиться, он сделает вам визу сразу на год, на десять лет…

Юджин развеселился, раскраснелся. Иезавель молча смотрела в ночное окно, В стекло, как огромная белая бабочка, билась метель.

– У меня сейчас в Нью-Йорке, – выдавил Митя смущенно, как школьник, – мой приемный отец, Эмиль Дьяконов… Он живет в самом Нью-Йорке, в Центре… снимает там квартиру… а может, он уже ее и приобрел… По крайней мере, он всегда останавливается на Бродвее, напротив «Хилтона»… Мы можем ему сейчас позвонить, посвятить его в наши планы…

Фостер бросил в пепельницу сигарету. Его лицо просияло, будто он нашел клад.

– О, Дьяконов?! – Он выкрикнул это так громко, будто звал самого Дьяконова через стену, из соседнего номера. – Так что ж вы… так что ж ты раньше не сказал! Мистер Эмиль – мой большой друг! Мы вместе с ним решаем совместные финансовые дела по двум нашим странам… копаемся во всех банковских проблемах… а потом, я же у него на Филипсе картину купил, очень классного Тенирса, это просто мировое открытие, какая работа, пол-Америки уже у меня дома на нее посмотрело, Велли советует – отдай в музей, тебя убьют, ограбят… полистине бесценная вещь, за нее не жалко было тех денег, что я во Франции отдал!..

Вот как. Оказывается, у Эмиля он картину купил. Не у него. Его рассеянный покупатель прочно подзабыл. Что значит власть и властители. Хоть ты и богач, Митя, а все равно не властелин. Не тот имидж у тебя, дружок. Как ты ни вылезай из кожи – не тот.

– Ты вообще соришь деньгами, Юджин, – холодно произнесла Иезавель. – Картина хороша, ну и что. Лучше бы я для детей купила ту виллу во Флориде. Это было бы гораздо практичнее.

Вот как. Романтичная бурятская наркоманка стала практичной американкой. Неисповедимы пути Твои, Господи.

– Ты еще увидишь эту работу у меня в Нью-Йорке… грандиозная вещь!.. «Изгнание из Рая» называется… Вся сияет, просто как драгоценный камень!.. Настоящий брильянт в мировой живописи!.. Я чувствую себя просто владельцем целого «Метрополитен-музеума», когда эта работа – у меня!.. она написана маслом на меди, ты представляешь?!..

Митя побледнел.

– Еще виски… пожалуйста.

Иезавель, пристально глядя на него, плеснула ему виски в рюмку.

– Ну что, звоним Эмилю?!.. ты знаешь…

Фостер осекся. Пожал плечами. Извинительно поглядел на Митю.

– По-моему, вы уже перешли на «ты», Юджин, – сказала Иезавель. Зевнула. – Митя, нет смысла тебе сейчас ехать домой. Мы постелим тебе у нас в номере. Вон еще одна кровать, видишь. Не рассчитывай, шведскую семью или секс втроем тебе тут никто показывать не собирается. Все, я ложусь, я устала. Обсуждайте свои чертовы картины и выставки сколько хотите, хоть до утра.

Какая ты, Америка, оказывается. Ты совсем не страшная. Ты совсем не Иная Планета, как ему представлялось. Хотя вдоль по Нью-Йорку и гуляет запах сырой пустоты. Океан рядом. Серые, стеклянные, пегие стены небоскребов, упирающихся в зенит. А зима здесь теплая. Здесь нету зимы. В январе – рубаха нараспашку. Хоть в шортах ходи. О Америка, какая же ты жадная, какая стремительная! Люди бегут по авеню в нарядных тряпках, едут в лаковых машинах – а рядом, скорчившись на лавке, бездомный негр жует сэндвич, едва не давясь, жадно, быстро: может, украл еду, стащил с лотка, пока продавщица зазевалась. На чисто вымытом тротуаре – кусок собачьего дерьма. И профессор-медик, что в России вещал с кафедры о глазных болезнях, здесь, не изучив языка, здесь работает таксистом, как и все поколенья русских эмигрантов в прошедшем, канувшем в вечность двадцатом веке.

Он хорошо перенес перелет. Самолет шведской авиакомпании «Корона» садился в Лондоне – время перелета увеличилось, а в Лондоне из самолета почему-то никого не выпустили – террористов, что ли, боялись?.. или чего другого?.. Митя, развалившись в кресле, охотно брал жареных кур, вафли, вино, соки с подноса в руках изумительно хорошенькой стюардессы. Вот бы написать ее портрет, думал он, провожая изящную фигурку глазами. Говори прямо, Митя, вот бы ее где-нибудь в темноте и в тишине повалить на пол и задрать ей юбку. Почему ты себе-то лжешь. Себе-то хоть не лги.

Он вез в Нью-Йорк свои работы – он все-таки приготовил в Москве выставку. Какую?.. Что это были за работы?.. Какого живописного уровня, какого класса?.. Самоделки?.. Талантливые вещи?.. Бездарная мазня?.. Фостер действовал по принципу: дареному коню в зубы не смотрят. Он сам пригласил Митю и сам рисковал. Остальное его не интересовало. Он знал твердо: успех на восемьдесят процентов решает хорошая реклама. А остальное – талант, красота, необычность, личность – это все завитушки, виньетки. По большому счету, их может даже не быть. Фостер раскручивал таких дуболомов, что за их пачкотню не дал бы и ломаного цента никакой мало-мальски уважающий себя коллекционер. А покупатели с толстой мошной вываливали за это дерьмо тысячи, сотни тысяч. Митя был спокоен, как слон. Он знал: дело не в его работах. Дело в самом действии, в самой акции. Он делает выставку в «Залман-гэллери» – Фостер ее продает. И берет себе процент. Шестьдесят, семьдесят процентов с продажи. Так делают здесь, в Америке. Юджин ему все объяснил. Это очень выгодно для галериста.