Том Холланд - Спящий в песках

Маленькая девочка была бледной и слабенькой, а когда мать скинула одеяльце, фараон увидел на ее груди тонкие шрамы.

– Когда заболела моя матушка, – прошептала Киа, – отец обнаружил на ее груди точно такие же странные метки. Я знаю, он говорил тебе об этом, и ты не внял ему, но теперь речь идет о твоей дочери.

Стараясь не встречаться с Киа взглядом, Эхнатон наклонился, поцеловал девочку в лобик и, убедившись, что она горит как в огне, повернулся и направился в покои своей царицы.

Однако стоило ему увидеть Нефертити, как все вопросы и подозрения отпали сами собой, утонув в нежности объятий и поцелуев.

Он даже не рассказал царице о болезни дочери, а на следующий день Киа явилась к нему и сообщила о смерти малышки. С глазами, полными слез, она потянулась, желая коснуться его руки, но фараон вздрогнул и отшатнулся.

По-прежнему не глядя Киа в глаза, он велел ей удалиться, однако убитая горем женщина не повиновалась приказу.

– Твоя дочь умерла, – повторила она, а когда фараон оставил ее слова без ответа, добавила: – Когда ты был молод, такое известие разбило бы твое сердце.

– Все меняется, – покачал головой Эхнатон. – Ныне даже самая горькая печаль не в состоянии пронзить мое сердце, ибо, каковы бы ни были мои потери, со мной остается супруга, которую я люблю больше всего на свете.

Однако после того как она ушла, фараон поднял глаза к солнцу, и на душу его нежданною тенью легла тоска.

"Увы, – подумал он, – вот и смерть, та самая смерть, каковую призывал я как избавление от проклятия. Воистину коснулась она моей крови, забрав дочь мою, плоть от плоти моей. И прочие дети мои обречены покинуть сей мир, ибо таков удел смертных".

С этими мыслями Эхнатон повелел соорудить для усопшей девочки гробницу, и сам вместе с царицей проводил ее в последний путь. Однако мысли о неминуемой кончине с тех пор стали посещать фараона все чаще, и он распорядился подготовить гробницу для него самого. Ее устроили на плато, за полумесяцем ограждавших долину гор, и хотя главным украшением ее стен служил образ Атона, посылающего на землю свои жизнетворные лучи, там нашлось место и фреске, изображающей проводы в последний путь царской дочери. Царь и его родные склонялись перед усопшей девочкой, словно перед самой Смертью.

Но по прошествии не столь уж долгого времени Киа снова явилась к фараону с известием о болезни еще одной их дочери, причем симптомы были теми же самыми, а грудь несчастной пересекали точно такие же шрамы.

На сей раз царь все же поднял глаза, и, когда он встретился с Киа взглядом, в глубине его души всколыхнулись подозрения и опасения столь мрачные, что о них страшно было даже помыслить, не то что высказать их вслух.

Киа, однако, не дожидаясь отклика, взяла его за руку и отвела в спальню, к постели дочери, так что он смог собственными глазами увидеть ее раны. Потом она отвела его в соседнюю комнату, и, поскольку вечерние тени уже стали удлиняться, они, укрывшись за занавесом, стали ждать ночную гостью.

Время шло, вечер сменился глубокой ночью, но сон больной никто не тревожил. Эхнатон уже собрался уйти, но тут послышался вой шакала, и в тот же миг царь ощутил дуновение ветра.

Занавес, разделявший комнаты, упал, и фараон увидел склонившуюся над кроватью дочери странную тень, словно сотканную из струящихся золотых нитей. Тень эта припала к груди его дочери, и ужаснувшийся фараон поймал себя на том, что не может ни шевельнуться, ни издать хотя бы звук.

Наконец, оставив девочку обескровленной и бледной как смерть, тень поднялась, и царь увидел хорошо знакомое лицо. Несколько мгновений он оставался нем, а потом с его губ сорвался крик ужаса и неверия.

В ответ царица улыбнулась. Щеки ее разрумянились, губы налились алым сиянием. Почти не касаясь пола, она скользнула к нему и, погладив по щеке, прошептала:

– О возлюбленный мой супруг, разве ты не любишь меня больше всего на свете?

Повисла столь тяжкая тишина, что какое-то время фараон снова не мог ни вздохнуть, ни шелохнуться.

– Люблю ли я тебя? – прошептал он наконец, глядя на безжизненное тело своей второй дочери. – Люблю ли я тебя?

Неожиданно Эхнатон рассмеялся.

В тот же миг улыбка на устах Нефертити истаяла, а в очах ее фараон узрел то самое безбрежное ледяное одиночество, которое видел до этого лишь один раз, – одиночество, столь же бездонное и вечное, как сами небеса.

Подняв руку, она неуловимым движением сняла с пальца надетое фараоном кольцо и швырнула его в ночь. Казалось, тот же жест растворил ее в воздухе, ибо она слилась с тенями и из мрака прозвучал лишь ее голос:

– Прощай, о муж мой. Прощай навсегда.

Звук стих, и в комнате вновь воцарилась тишина Глубоко вздохнув, Эхнатон повернулся к Киа.

– Как дурно и несправедливо я обошелся с тобой, возлюбленная моя, – промолвил он. – Мною владело наваждение, и лишь сейчас я понял, как не хватало мне тебя все это время. Воистину, пелена спала с моих глаз!

Губы их встретились. Фараон с неистовой силой сжал Киа в своих объятиях.

– Твоя дочь... – пытаясь высвободиться, выдохнула она.

Но Эхнатон заставил ее умолкнуть очередным жарким поцелуем. Он чувствовал, как в крови его разливается огонь, какого не было с момента появления Нефертити, а овладевшее им желание было столь сильным, что причиняло боль. Киа отчаянно сопротивлялась, и он повалил ее прямо на постель их дочери. Внутренний огонь испепелял его. Царь зажмурился, но, сделав это, узрел неистовые языки пламени, бьющие прямо в небо. Громко вскрикнув, он снова открыл глаза... и узрел лицо своей мертвой дочери.

Повернувшись, он увидел и лицо Киа, столь же бледное, как у дочери, с остекленевшими глазами.

– Прости меня! Прости! – в ужасе зашептал фараон. – Я не понимал что делаю. Я чувствовал... Я чувствовал...

Он мучительно пытался подобрать подобающие слова сожаления, но в это мгновение со стороны покоев вдовствующей царицы донесся жуткий вопль, полный отвращения и отчаяния.

– Нет! – кричала она. – Не-е-ет!

Фараон и Киа оцепенели.

Вопль повторился.

Вскочив на ноги, испуганный Эхнатон поспешил к матери и, уже подбегая к ее покоям, услышал, что она заходится в безумном плаче. Послышался грохот и звон разбиваемой посуды.

Ворвавшись в комнату, царь увидел мать. Стоя спиной к нему и лицом к зеркалу, она, содрогаясь от рыданий, срывала с себя украшения и швыряла их на пол вперемешку со склянками и сосудами, содержавшими притирания, благовония и румяна.

– Матушка, в чем дело? – воскликнул с порога Эхнатон.

Но ответа не было.

Он позвал ее снова, а когда Тии не откликнулась, подбежал и, схватив ее за плечо, изумился тому, что оно оказалось жестким и узловатым, словно ветка сухого пустынного кустарника. В ответ на его прикосновение Тии медленно повернулась, и, увидев ее лицо, царь онемел от ужаса.