Челси Ярбро - Костры Тосканы

Сильный стук в дверь прервал его размышления.

На пороге палаццо стоял Джироламо Савонарола — с Библией под мышкой и дарохранительницей в руках. Он вошел в дом и неприязненным взглядом окинул убранство парадного зала.

— Тут все дышит тщеславием. — Голос аббата был сух. — Ты призвал меня к человеку, погрязшему в роскоши? Ответь мне — зачем?

Уго потупил взгляд, но в лице его появилось упрямство.

— Этот дворец строил не он. Вы обещали за него помолиться.

— Я сделаю это. — Доминиканец глянул на Уго. — Успокойся, сын мой. Тебя никто ни в чем не винит. Твои донесения сказали нам больше, чем сказала бы исповедь этого иноземца, тем более что исповедуют его францисканцы! — Во взгляде аббата мелькнули злобные искорки. — Ты доказал, что твой долг для тебя важнее собственной выгоды. Тебе уготовано место на небесах.

Он рассеянно благословил Уго, затем спросил:

— Где чужеземец?

— В своей спальне. Пойдемте, святой отец, я покажу, как пройти.

Густой аромат душистых трав ударил им в ноздри. Завидев вошедших, Натале отошел от жаровни, пропуская Савонаролу к постели. Он окинул маленького аббата скептическим взглядом и тихо шепнул Уго, застывшему возле двери:

— Я все равно думаю, что твоя затея дурацкая.

Уго сделал вид, что ничего не расслышал, но на лице его отразилось самодовольство. Он поступил правильно, он настоял на своем.

Савонарола с опаской склонился к больному. Так охотник склоняется к зверю, сраженному выстрелом, не понимая, убит тот или нет. Он ощупал лоб Ракоци и, ощутив леденящий холод, сказал:

— Вы на пороге вечности, сын мой.

Ракоци еле слышно пробормотал:

— Я тоже чувствую это.

Он попытался поднять распятие, но не сумел и закрыл глаза. Не от слабости, а чтобы Савонарола не прочел в них ничего лишнего.

— Помолитесь за меня, досточтимый приор. Кроме вас, я знаю, никто мне помочь не в силах.

Доминиканец смотрел на измученное лицо, невольно восхищаясь выдержкой этого человека.

— Готовы ли вы принять волю Божию?

— Да.

Чужеземец перекрестился, и рука его вновь упала.

Незнакомое чувство, похожее на угрызение совести, кольнуло Савонаролу. Он встал на колени и, рассеянно осенив себя крестным знамением, заговорил:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Прошу Тебя, Господи, услышь мой смиренный глас. Обрати взор свой на смертного, лежащего пред Тобой, и оцени праведность его прошлых деяний. Если он вел благочестивую жизнь, если его не пожирало тщеславие, если он достоин Твоего милосердия, исцели его от болезни, угрожающей ему смертью.

Уго при этих словах встрепенулся и сложил молитвенно руки, Натале остался стоять как стоял.

Савонарола возвысил голос:

— Господи, на все Твоя воля! Да воссияет над нами, смертными, немеркнущая слава Твоя! Услышь меня, сотвори суд Твой над страждущим, избавь его от недуга, уведи прочь от погибели, если он невиновен пред Тобой. Если же он развращен и порочен, прошу, порази его, чтобы смрад, исходящий от грешника, не осквернял долее землю Твою, изгони преступника от людей, посели с демонами в аду, обреки на страдания вечные. Ты один волен карать или миловать любого из нас, яви же нам свою волю!

Ракоци немного пошевелился и издал горлом странный звук. Его пальцы беспокойно задвигались по одеялу.

— Господь мой, всю жизнь свою я служу Тебе верой и правдой и теперь умоляю; взгляни на этого человека! Если болезнь послана ему в наказание, оставь его в заботах своих! Но если он добродетелен и достоин Твоего милосердия, даруй ему исцеление и долгую жизнь!

Последнюю фразу Савонарола почти прокричал, потом осел мешком на пол и закашлялся: дым от сгоревших корений стал слишком густым.

— Ничего более я не могу для него сделать, — просипел он, пытаясь подняться. — Теперь только Господь решит, жить ему или нет.

Натале громко фыркнул и замахал руками, словно бы разгоняя сгущавшийся чад. Уго неприязненно на него покосился и подскочил к своему кумиру.

— Благодарю вас, святой отец, — возбужденно заговорил он, помогая аббату встать. — Ваши слова все решили. Теперь, если мой хозяин умрет, значит, на то Божий суд. А если выживет, то только благодаря вашим молитвам!

Он подбоченился и с вызовом глянул на Натале, словно бы ожидая, что тот начнет возражать, однако ответом ему было молчание.

Натале не мог ничего возразить, даже если бы и хотел, ибо думал он точно так же, как Уго, правда с брезгливостью, а не с восторгом, не находя ничего замечательного в изворотливости святого отца.

Больной между тем беспокойно зашевелился на своем ложе и попытался сесть. Как ни странно, это ему удалось, и он спустил ноги с кровати. На лице его засветилась неуверенная улыбка. Присутствующие замерли, как пораженные громом.

— О, преподобный отец! — воскликнул больной. Голос его был очень тих и подрагивал, но каждое слово звучало на удивление внятно. — Я полагаю, Господь услышал ваши молитвы.

Уго издал непонятный звук, из глаз Натале хлынули слезы, лицо доминиканца исказила гримаса. Он побледнел и, казалось, ничуть не обрадовался чудесной метаморфозе, свершившейся со страдальцем, еще минуту назад собиравшимся отправиться к праотцам.

Ракоци, словно бы полностью поглощенный собой, продолжал говорить:

— Боль, пожиравшая мои внутренности, утихла, руки становятся теплыми… О, досточтимый приор! Я исцелен — и это ваша заслуга! Где бы я был теперь без ваших молитв? — Ракоци знал, где бы он был, и с молитвами, и без них, если бы его организм отреагировал на яд по-другому. — Я хочу отблагодарить вас, преподобный отец!

На прикроватном столике тускло поблескивали драгоценности. Трясущимися руками Ракоци выбрал перстень с огромным, оправленным в золото изумрудом. Он вывез его когда-то из Бирмы, ему не хотелось с ним расставаться. Однако победа в смертельной игре, затеянной против него жестокосердным доминиканцем, стоила этой цены.

— Вот. Возьмите. Это самое дорогое из того, что у меня сейчас с собой есть, и я знаю, что этого мало. Однако будьте уверены, преподобный отец, что позже я найду способ расчесться с вами по-настоящему.

Савонарола, двигаясь медленно, как во сне, неловко шагнул к кровати и принял кольцо.

— Это суетная вещица, — машинально произнес он, глядя на камень, мгновенно зажегший зеленые отсветы в его угрюмых глазах.

— Тогда продайте его и используйте деньги во славу церкви, — посоветовал Ракоци. «Только не швыряйте в костер!» — добавил он мысленно.

— Я подумаю, как с ним поступить. — Савонарола спрятал кольцо и, не сказав больше ни слова, скорым шагом покинул спальню. Его уход походил на бегство, да, собственно, таковым он и был.