Роман Лерони - Багряный лес

Находящиеся в преследовавших автомобилях люди несколько раз пытались открыть огонь по фургону, но ухабы и высокая скорость не давали возможности вести прицельную стрельбу. Пули попадали в стены домов, отбивая штукатурку, в камень дороги, расцветая там густыми астрами искр, разбивали стекла в окнах квартир. Один из стрелков решил воспользоваться автоматическим оружием. Он высунулся из открытого окна автомобиля и дал длинную очередь, но вместо того, чтобы попасть в фургон, пули прошили толпу на цветочном рынке, на котором сразу началась паника и давка. Самого же горе-стрелка, не успевшего вовремя укрыться в салоне машины, ударило о проезжавший мимо грузовик, и он повис на дверце безвольной окровавленной тушей. Его товарищи поспешили избавиться от него, попросту вытолкнув наружу.

На одной из улиц преследователи получили подкрепление — несколько воющих сиренами, машин автоинспекции. Последние меньше всего заботились о целостности казенных автомобилей, и нещадно били их на узких улицах о машины зазевавшихся водителей. От одного такого столкновения вышли из строя сразу четыре машины инспекторов. Начался пожар.

От ударов, получаемых из-за ошеломляющей тряски, и переживаемого ужаса Лекарь едва не терял сознание, а когда в полуобморочном состоянии распластывался на ребристом и грязном полу кузова, его хватал сильными руками Иван и держал до тех пор, пока он не приходил в себя. Тело от постоянных ударов онемело, и боль воспринималась как сильное жжение в местах кровоточащих ссадин. Из носа постоянно текла кровь. Во рту хрустели осколки зубов. Распух и горел сильной болью прикушенный несколько раз язык. А погоне все не было конца. Лекарь от слабости практически ничего не видел. В глазах разливались лилово-фиолетовые пятна. Он понимал, что его пятидесятисемилетнее тело давно стало неспособным переносить такие нагрузки, а сознание — впечатления, и они, сознание и тело, скоро откажутся друг от друга, чтобы в спасительном беспамятстве переждать это страшное приключение. Когда, после столкновения, полыхнули машины инспекторов — огненный гриб взметнулся в узком просвете между домами, и это было последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание, надеясь гаснущей мыслью, что в катастрофе никто не погиб. Он уже жалел о том, что столько лет боролся за собственную жизнь, а она, как ему сейчас представлялось, не стоила ни единой человеческой жизни…

Ивану с трудом удавалось удерживать себя в кузове и тело потерявшего сознание Гелика. Он матерился во весь голос, но грохот и рев погони заглушали его надрывные крики. Прохожие спешно и испуганно шарахались прочь, когда мимо них проносился фургон, в кузове которого, в окровавленной и изорванной одежде, стоял человек, удерживая другого, такого же избитого и, по-видимому, мертвого. Стоящего кидало на ухабах, но он, вновь поднимался, хватал руками "труп", стараясь его удержать в салоне машины, втянуть вглубь фургона. Его рот был раскрыт и перекошен от немого крика; лицо запылено и покрыто грязью, и лишь в отчаянном азарте белели, выкаченные от перенапряжения, глаза.

Фургон на полном ходу въехал на пути перед самым трамваем. Рельсы были расположены чуть выше основного уровня дороги, и послужили трамплином для едущего на полной скорости фургона. Машина взвилась в воздух, кренясь на бок, и вылетела на небольшую площадь…

Анна проработала в депо всего три года. И, наверное, не было ни единого дня, чтобы она не жалела с своем выборе, который называла не иначе, как роковым. Управляемый ею трамвай, натужно скрипя на поворотах железом колес, катил по блестящей колее полотна, вмурованного в камень улиц. Однообразный замкнутый круг. Он был, или стал, символичным в ее жизни, такой же замкнутой и неотвратимой, как все, что в ней происходило. Она прекрасно помнила удивление преподавателя, инструктора, когда пришла устраиваться на курсы вагоновожатых и положила перед ним свой диплом журналиста… Потом были занятия по технической части, по вождению и сексом с этим же преподавателем, мужчиной сорока трех лет, сутулым, с большим животом и обрюзгшим лицом, от которого до тошноты разило дешевым одеколоном "Фантазия" и пивом.

Тогда ей было двадцать три года. Теперь двадцать шесть. И свою жизнь она делила на периоды до первой даты, и до второй. В конце первого была ошибка, которая и сделала из нее вагоновожатую девочку, девицу, а на сленге работников депо — суку, стерву, блядь. Так говорили только за глаза, а наедине с нею спешили стянуть шершавыми от постоянного контакта с железом и машинным маслом руками трусы и всю остальную одежду.

До двадцати трех… Она влюбилась. Не первый раз в жизни. Но это было и осталось в памяти, как восхитительное безумство, самое горячее и радостное впечатление в жизни, но как поздно она это поняла! Как поздно… Он был у нее первым мужчиной, старше ее, невероятно ласковым и добрым. Они прожили вместе пять коротких, как сейчас казалось, лет. По-настоящему счастливыми из них оказались первые три года. Он был талантливым композитором и поэтом. В его гениальности Анна не сомневалась ни минуты за эти годы; верила в то, что когда-нибудь он станет очень богатым и исполнит все ее мечты. Но шли годы, и все оставалось на прежних местах и в прежнем состоянии: постоянная нужда, неразрешимые бытовые проблемы… Он бросался из одного дела в другое, оставляя то единственное, чем мог заниматься, отдавая всего себя, всю свою душу — музыкой и песнями. С каждым днем все больше раздражался неудачам на несвойственных ему поприщах, она же говорила, или просто давала понять, что считает его завершенным неудачником, и бесила его тем, что все чаще и чаще любовалась собственными молодостью и красотой. Просто стояла у зеркала и смотрела на свое отражение, и спрашивала его: "Скажи: правда, что я очень красивая?", а себя спрашивала о другом: стоит ли тратить эту красоту, молодость, время на того, кто, скорее всего, окажется хроническим аутсайдером? Это были те моменты, когда она чувствовала себя стервой, и это чувство позволяло ей, в свою очередь, ощущать себя сильной. Это было особое ощущение, подобное беспредельной власти, безмерному могуществу, и полученное за куда меньшую цену, чем битье головой о стену непреодолимых обстоятельств.

Тогда она себя уверяла, что никого не искала, но сейчас поняла, что только этим и занималась. Нашла. Это был богатый бизнесмен, больше, чем вдвое старше ее. И закружилась от беззаботности голова. Не надо было думать ни о чем: тебе все принесут, подадут, уберут за тобой, а вместо этого требуют сущего пустяка… Убедила, уверила себя, что полюбила, а прошлый остался в прошлом, разбитый, размозженный этим предательством. Она приезжала к нему, наблюдая с пьянящим удовольствием за его падением и отчаянием, а когда он пытался понять, что произошло, чтобы выбраться из ямы безнадежности, она ему говорила: "Знаешь, какое самое большое преступление в жизни? Это не быть счастливым… Я буду иметь больше твоего в тысячи раз и раньше тебя, и только лишь за красивые ноги. А что ты имеешь в свои неполные тридцать лет за свои нотки?"