Фрэнсис Вилсон - Замок

— Нет, все не так просто… Мы тогда называли ее Светом. Но главное — то, что она противостояла Хаосу. И наш мир тогда разделился на два лагеря: на тех, кто добивался власти при помощи Хаоса, и на тех, кто им противостоял. Расалом был величайшим чародеем своей эпохи, адептом Силы Тьмы. Он полностью отдался в ее власть и стал Поборником Хаоса.

— А ты предпочел стать Поборником Света — силы добра?

Магде очень хотелось, чтобы он сказал «да».

— Нет… Не то чтобы я сам избрал свой путь. И я не могу сказать, что та сила, которой я служу, была абсолютным добром или абсолютным Светом. Я был… скажем, мобилизован. И определенные обстоятельства сыграли свою роль — обстоятельства, которые уже давным-давно утратили для меня всякое значение, — но в результате получилось так, что я оказался в армии сторонников Света. А вскоре уже не имел возможности выйти из игры, так как оказался впереди, во главе всей армии. Тогда я и получил этот меч. Его сделали для одной-единственной цели — уничтожить Расалома… И вот пришло время последней схватки между противоборствующими силами: Армагеддон, Рагнарек — все битвы Страшного суда слились в одну. В результате начались кошмарные катаклизмы — землетрясения, извержения вулканов, огненные шквалы, гигантские волны — и стерли с лица земли малейшие следы нашей цивилизации. Лишь немногие уцелели, чтобы начать все заново.

— А что же Силы?

Гленн пожал плечами.

— Они существуют и поныне, только после той катастрофы потеряли к нам всякий интерес. Для них мало что осталось в разрушенном мире, немногие оставшиеся в живых обитатели которого вернулись к первобытному состоянию. Они переключились на что-то другое, оставив нас с Расаломом сражаться друг с другом на протяжении веков. Ни один из нас не одерживал верх надолго, мы не старели и не теряли сил. И где-то на этом долгом пути мы оба кое-что потеряли…

Он глянул на осколок зеркала, который выпал из футляра и лежал рядом с ним.

— Поднеси его к моему лицу, — попросил он Магду.

Магда поднесла осколок к его щеке.

— Ну и что ты там видишь? — спросил Гленн.

Магда глянула в зеркало и, вскрикнув, выронила его из рук. В зеркале не было отражения! То же самое отец говорил о Расаломе!

Человек, которого она любила, не имел отражения!

— Наши отражения забрали те Силы, которым мы служим. Может быть, для того, чтобы мы с Расаломом постоянно помнили, что наши жизни нам не принадлежат.

Его мысли, казалось, витали сейчас где-то очень далеко.

— А знаешь, — задумчиво продолжил он, — как странно — не видеть самого себя ни в зеркале, ни в воде… К этому невозможно привыкнуть. — Гленн грустно улыбнулся. — По-моему, я уже забыл, как выгляжу…

У Магды просто разрывалось сердце.

— Гленн?..

— …но я никогда не переставал преследовать Расалома. — Гленн вышел из задумчивости. — Откуда бы ни доходили слухи о резне и смерти, я мчался туда и прогонял его. Но по мере восстановления цивилизации люди снова начали собираться вместе, и Расалом стал более изобретателен. Он всегда сеял несчастье и смерть, где только мог, и в четырнадцатом веке, прошествовав из Константинополя по всей Европе, в каждом городе оставлял зараженных чумой крыс…

— Черная смерть!

— Да. Если бы не Расалом, это была бы небольшая вспышка эпидемии, а так, как тебе известно, она превратилась в крупнейшую катастрофу Средневековья. И тогда я понял, что должен найти способ остановить его, прежде чем он придумает что-нибудь еще более ужасное. И если бы я тогда справился со своей задачей, мы сейчас не сидели бы здесь.

— Но почему ты винишь в этом себя? Почему освобождение Расалома — твоя вина? Это немцы выпустили его!

— Потому что я должен был его убить. И мог это сделать еще полтысячелетия назад. Но не сделал! Я приехал сюда в поисках Влада Дракулы. Прослышал о творимых им злодеяниях в духе Расалома. Я думал тогда, что Влад и есть Расалом. Но ошибался. Влад был всего лишь безумцем, попавшим под влияние Расалома. Он давал пищу Расалому, сажая на кол тысячи невинных людей. Но даже в самые худшие времена Влад не творил и сотой доли того, что происходит сейчас ежедневно в лагерях смерти. Я выстроил замок. Хитростью заманил туда Расалома и с помощью рукояти заточил в стену подвала, где он должен был оставаться вечно. — Гленн вздохнул. — По крайней мере, я думал, что вечно. Я мог убить его тогда и должен был это сделать, но не сделал.

— Но почему?

Гленн закрыл глаза и долго молчал.

— Это не так просто объяснить… — заговорил он наконец, — но я испугался. Видишь ли, я существую как бы в противовес Расалому. Но что произойдет, если я одержу окончательную победу и убью его? Если вместе с ним исчезнет и творимое им зло, что будет со мной? Я прожил не одно тысячелетие, но не устал от жизни. Возможно, в это трудно поверить, но всегда появлялось что-то новое. — Он открыл глаза и прямо поглядел на Магду. — Всегда. Но боюсь, что мы с Расаломом представляем единое целое и от существования одного зависит жизнь другого. Как ян и инь[4]. А я еще не готов умереть.

— А ты можешь умереть? — Девушке было просто необходимо это знать.

— Да. Меня очень трудно убить, но умереть я могу. И умер бы сегодня, не принеси ты клинок. Я был на грани смерти… и ты спасла меня. — Он пристально посмотрел ей в глаза, затем перевел взгляд на замок. — Расалом, вероятно, думает, что я мертв. Это мне на руку.

Магде хотелось обнять его, но она не в силах была это сделать. Во всяком случае, пока. Что ж, теперь она поняла, почему на лице Гленна часто появлялось виноватое выражение, когда он думал, что никто на него не смотрит.

— Не ходи туда, Гленн…

— Зови меня Глэкен, — мягко попросил он. — Меня так давно никто не называл настоящим именем.

— Хорошо… Глэкен.

Слово было приятным на слух, и Магде показалось, что, называя его так, она становится ему ближе. Но оставалось еще несколько волновавших ее вопросов.

— А откуда взялись эти жуткие книги? Кто спрятал их в замке?

— Я. Они становятся опасными, если попадают не в те руки, но я не мог допустить их уничтожения. Любые знания — особенно о сущности зла — должны сохраняться.

У Магды оставался еще один вопрос, который она не решалась задать. Пока он вел свой рассказ, она поняла, что ей решительно все равно, сколько ему лет, это ничего не меняло в ее отношении к нему. Но как он сам относится к ней?

— А как же я? — спросила она с трудом. — Ты никогда не говорил мне…

Ей хотелось узнать, не является ли она для него лишь «перевалочным пунктом» на пути, еще одной очередной победой. Может быть, та любовь, которую она видела в его глазах и ощущала в ласках, была лишь притворством, которому он выучился за свою долгую жизнь? Способен ли он вообще любить? Но она не в силах была произнести это вслух. Даже думать об этом было больно.