Александр Дюма - Огненный остров

— Увы! — сказал Харруш. — Приближается миг, когда моя сказка, как и моя жизнь, подойдет к концу; пора вам исполнить обещание.

Несколько слушателей, не вставая с места, подали рабам знак зажечь костер.

С того места, где находился Харруш, он мог слышать потрескивание веток и тростника, положенных вокруг кучи дров, чтобы усилить горение…

Он продолжал, и голос его не обнаружил ни малейшего волнения:

— Гонцы передали то, что услышали, радже Сурану.

«Если правда то, что говорят китайцы, — произнес завоеватель, — должно быть, их страна находится неизмеримо далеко. Когда же мы достигнем ее? Благоразумнее отказаться от этого похода…»

На этом месте Харруша прервал глухой шум, словно отдаленный гром, катившийся с океана.

Малайцы, все одновременно, вскочили; тревога, вызванная услышанным ими шумом, победила их страсть к историям, подобным той, что рассказывал Харруш; все взгляды повернулись в сторону моря.

Пламя костра несколько минут извивалось, затем высвободилось из дыма и теперь поднималось в высоту на двадцать футов, бросая на воду кровавые отблески.

Еще один звук, похожий на первый и тоже пришедший со стороны горизонта, раздался посреди тишины.

Все затаили дыхание, и тогда стал слышен голос одного из помощников Нунгала, кричавшего:

— Голландцы захватили наши корабли! Почему зажгли этот костер, несмотря на наши приказы? Он указывает белым наше расположение. Погасите огни!

Тем временем Харруш, воспользовавшись тем, что внимание пиратов отвлечено, придавил кинжал грудью и перерезал веревки, связывавшие ему запястья; освободив руки, он с легкостью избавился от пут на ногах.

— К оружию! — призывал голос. — К оружию! Добейте гебра ударом криса.

Малайцы, обернувшись, чтобы исполнить приказ главаря, застали пленника, к крайнему своему изумлению, стоящим с кинжалом в руке.

— Хитрость еще раз побеждает силу, — грозно произнес гебр. — Ваша собственная рука, разбойники, навлекла на вас гибель!

С этими словами Харруш приготовился броситься на первого же, кто захочет напасть на него; но пираты, в страшном смятении, испугавшись приближавшегося шума, в беспорядке побежали к лодкам.

Огнепоклонник направился к хижине Аргаленки; собираясь ступить на бамбуковую лестницу, он споткнулся о распростертое на земле тело; наклонившись, Харруш узнал отца Арроа; он потрогал его: старик не шевелился и казался бездыханным.

Харруш в бешенстве выкрикнул проклятие, но послышавшееся в ту минуту ржание усмирило его гнев; он пошел по направлению к банановой плантации и обнаружил там коня, доставившего Арроа от дворца Цермая к заливу Занд; отвязав его, гебр вскочил ему на спину, погнал к реке, заставил переплыть ее, а затем войти в лес, где утром скрылась пантера.

Харруш издал знакомый Махе призывный крик.

К большому его удивлению, никто не отозвался.

Он повторил сигнал; Маха не показывалась.

Подумав, что доносившийся с залива шум — ужасный шум: боевые крики малайцев, треск выстрелов, рокот пушки — покрывает его голос, он пустил коня вперед, перебрался через холм и вновь стал звать Маху.

Как и первые призывы, они остались безответными.

Харруш взорвался гневом; этот человек, так владевший собой перед лицом смерти, сейчас впал в неистовое возбуждение: он рвал на себе волосы, раздирал одежду, ревел в отчаянии.

Наконец он увидел черную пантеру: проскользнув меж двух кустов, она на животе подползала к нему.

Он позвал ее, и конь со страха встал на дыбы.

Бросив поводья, Харруш предоставил коню мчаться во весь опор, уверенный в том, что пантера, вновь обретя хозяина, непременно последует на ним; но, обернувшись через несколько минут, он не увидел ее.

Пришлось возвращаться назад; Маха была на том месте, где он ее оставил.

Взбешенный непривычной строптивостью Махи, Харруш бросил в нее крис, что был у него за поясом; он не задел ее, но перед этим свидетельством гнева хозяина пантера перевернулась на спину и жалобно заскулила, обращаясь к кому-то в чаще леса.

У Харруша каждая минута была на счету; любой ценой он хотел довести дело до конца; спрыгнув с коня, он поднял кинжал и, сдерживая верховое животное, судорожно дрожавшее в подколенках от запаха пантеры, сумел схватить ее за загривок и втащить в седло; потом, вскочив позади Махи и придерживая ее, он позволил лошади, обезумевшей от страшного соседства, нестись бешеным галопом: таким образом она надеялась избавиться от грозной ноши.

Глухой и жалобный рев Махи разнесся далеко, и ему ответил другой, похожий, но более мощный и звучный крик, раздавшийся в глубине леса.

Харруш, державший пантеру, почувствовал, как она задрожала под его рукой.

Через несколько минут гебру почудилось, что на кустах вдоль тропинки, по которой несся он в своей безумной скачке, шевелятся листья; скосив глаза в ту сторону, он увидел огромного зверя с пестрой шкурой, бежавшего рядом с конем, и разглядел в этом животном более крупную пантеру.

При всей своей неустрашимости гебр содрогнулся; схватив крис, он стал колоть им коня, заставляя его бежать быстрее.

Но и большая пантера ускорила свой бег. Ее глаза сверкали в темноте, словно два карбункула, но ее взгляд не был устремлен ни на коня Харруша, ни на самого гебра — словом, не на добычу; свирепое животное смотрело на черную пантеру и жадно втягивало запах, который та оставляла за собой.

Маха тоже, казалось, внимательно следила за всеми движениями обретенного ими попутчика; если бы не страх перед хозяином и не мощное объятие, прижавшее ее к шее лошади, она соскочила бы на тропинку; но она довольствовалась тем, что тихонько скулила и время от времени прерывала свои жалобы глухим рычанием, притягивавшим к ней животное ее породы.

Каждый раз, как из трепещущей груди Махи вырывалось это рычание, на него эхом откликался другой голос, то вдали, то совсем рядом.

Вскоре Харруш заметил впереди себя в темноте два новых ожидавших его светящихся огонька; конь вихрем промчался мимо этих горящих углей, но, обернувшись, гебр увидел, что огоньки несутся следом за ними.

Их преследовала вторая пантера.

Тогда Маха удвоила свои жалобы, или, вернее, страстные призывы, и хищники, казалось, выскакивали из-под земли у ног коня — из каждой ложбины, из-под каждого куста, из-за каждого камня выскальзывал, вылетал, выскакивал зверь одной с Махой породы и, заняв свое место в грозной свите, присоединял свое рычание к реву прибывших первыми.

Страх и волнение Харруша совершенно улеглись.

Его лицо осветилось адской радостью: расширившаяся грудь, казалось, с трудом вмещала сердце; его взгляд с невыразимой гордостью окидывал следовавшее за ним чудовищное войско; он пытался пересчитать его и присоединял свои крики к любовным воплям Махи; каждый раз как новая пантера увеличивала ряды войска, ночной ветер разносил раскаты жестокого смеха гебра.