Брем Стокер - Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

– Не должен, не смею! – повторил он презрительно. – Женские слова, женский вздор! Крик оскорбленной самки, которой не удается прельстить избранного самца. Такая любовь, как ваша! Что она такое? Унижение для того, кто примет ее; стыд для того, кто доверится ей! Вы хвалитесь своей красотой; ваше зеркало показывает вам приятный образ, но ваше зеркало лжет так же хорошо, как и вы. Вы видите в нем не отражение себя, иначе вы бы в ужасе отпрянули назад… Вы просто смотрите на вашу телесную оболочку, как на платье из парчи, – тленную, преходящую и только годную, чтоб смешаться с пылью, откуда она произошла. Ваша красота! Я ничего из нее не вижу, я вижу вас. И для меня вы безобразны и останетесь безобразной навсегда. Я ненавижу вас! Ненавижу вас со всей горечью неизмеримой ненависти, так как вы сделали мне зло, нанесли мне оскорбление! Вы прибавили еще новую тяжесть к бремени наказания, которое я несу!

Она сделала движение вперед с распростертыми руками; он оттолкнул ее бешеным жестом.

– Отойдите! – сказал он. – Бойтесь меня, как неведомого ужаса! О Небо! Подумать: прошлой ночью я поднялся на шаг ближе к потерянному свету! А теперь эта женщина тянет меня назад, вниз, и я опять слышу, как запираются ворота в Рай. О бесконечное мучение! О нечестивые души мужчин и женщин! Разве не осталось в вас капли милосердия Божьего? Разве вы хотите сделать мою скорбь вечной?

Он стоял, подняв лицо к свету, лившемуся через круглое окно, и лунные лучи, окрашиваясь в слабый розоватый цвет, проходя сквозь раскрашенные одежды св. Стефана, обнаруживали великую и страшную тоску в его глазах. Я слушал его с изумлением и благоговением; я не мог себе представить, что он хотел сказать своими странными словами; и моя легкомысленная жена была также в недоумении, что было очевидно из ее выражения.

– Лючио, – сказала она, – Лючио… Что это… что я сделала? Ни за что на свете я б не хотела причинить вам вред. Я, которая ищу только вашей любви, Лючио, чтоб дать взамен такую страсть и нежность, какой вы никогда не знали! Для этого, только для этого я вышла замуж за Джеффри, я выбрала вашего друга мужем, потому что он был ваш друг. – О вероломная женщина! – И потому, что я видела его безумное себялюбие, его гордость самим собой и своим богатством, его слепое доверие ко мне и к вам. Я знала, что я могла, после некоторого времени, последовать обычаю многих других женщин моего круга и выбрать себе любовника. Ах, я уже выбрала его: я выбрала вас, Лючио! Да, хотя вы ненавидите меня, но вы не можете помешать мне любить вас; я буду любить вас, пока не умру!

Он пристально посмотрел на нее, и мрак сгустился на его лице.

– А после смерти? – спросил он. – Будете ли вы тогда меня любить?

В его тоне звучала жестокая насмешка, которая, казалось, смутно ужаснула ее.

– После смерти… – запнулась она.

– Да, после смерти! – повторил он сумрачно. – Так как будущая жизнь есть; ваша мать знает это.

Восклицание вырвалось у нее; она испуганно устремила на него глаза.

– Прекрасная леди, – продолжал он, – ваша мать была, подобно вам, сластолюбива. Она, подобно вам, решила следовать обычаю: как только «слепое» или добровольное доверие ее мужа было приобретено, она выбрала не одного любовника, но многих. Вы знаете ее конец? В написанных, но не правильно понимаемых законах Природы больное тело есть естественное выражение больного духа; ее лицо в ее последние дни было отражением ее души. Вы содрогаетесь! Между тем зло, что было в ней, есть также в вас; оно заражает вашу кровь медленно, но верно, и если у вас нет веры в Бога, чтоб излечить эту болезнь, она сделает свое дело даже в последний момент, когда смерть схватит вас за горло и остановит ваше дыхание. Улыбка на ваших ледяных губах будет тогда, поверьте мне, улыбкой не святой, но грешницы. Смерть никогда не обманешь, хотя жизнь обмануть можно. А потом… Я опять спрашиваю: будете ли вы любить меня?.. когда вы узнаете, к т о я?

Я сам испугался его манеры, с какой был предложен его странный вопрос. Я видел, как она умоляюще простерла к нему руки и, казалось, дрожала.

– Когда я узнаю, кто вы! – повторила она удивленно. – Разве я не знаю? Вы Лючио Риманец – моя любовь, моя любовь, чей голос – моя музыка, чью красоту я обожаю, чьи взгляды – мое небо!..

– И ад! – прервал он с тихим смехом. – Идите сюда!

Она приблизилась к нему с горячностью, но, тем не менее, нерешительно. Он указал на землю; я видел, как редкостный голубой бриллиант, который он всегда носил на правой руке, горел, как пламя, в лунных лучах.

– Если вы меня так любите, – сказал он, – то опуститесь на колени и поклонитесь мне.

Она упала на колени и сложила руки. Я боролся, чтоб двинуться, заговорить, но какая-то непреодолимая сила держала меня немым и недвижимым. Свет от цветных стекол окна падал на ее лицо, выставляя его красоту, озаренную улыбкой полного упоения.

– Каждым фибром моего существа я поклоняюсь вам! – страстно шептала она. – Мой царь, мой бог! Те жестокости, что вы мне говорите, только усиливают мою любовь к вам; вы можете убить меня, но не можете изменить меня! За один поцелуй ваших губ я бы отдала жизнь, за одно ваше объятие я б отдала душу…

– Есть ли у вас душа, чтоб отдать ее, – спросил он насмешливо, – не отдана ли она уже? Вы должны вначале удостовериться в этом. Стойте, где вы стоите, и дайте мне посмотреть на вас. Так! Женщина, носящая имя мужа, пользующаяся честью мужа, одетая в платье, купленное на деньги мужа, и оставляющая спящего мужа, чтоб обесчестить его и осквернить себя самым вульгарным распутством! И это все, что культура цивилизации девятнадцатого века может сделать для вас! Я лично предпочитаю варварский обычай старых времен, когда грубые дикари дрались за своих женщин, как они дрались за свой рогатый скот, обращались с ними, как со скотом, и держали их на своих местах, никогда не помышляя ожидать от них таких добродетелей, как правда и честь. Если б женщины были чисты и честны, тогда потерянное счастие мира могло бы вернуться к нему, но большинство из них, подобно вам, – лгуньи, претендующие быть не тем, что они есть. Вы говорите: я могу делать с вами, что хочу, – мучить вас, убить вас, опозорить вас в глазах общества и проклясть вас перед небом, если только я полюблю вас! Все это мелодраматические слова, а я никогда не был охотником до мелодрамы. Я не стану ни убивать вас, ни позорить вас, ни проклинать вас, ни любить вас – я просто позову вашего мужа!

Я двинулся из своего убежища, затем остановился. Она вскочила на ноги в безумной страсти гнева и стыда.

– Вы не посмеете! – задыхалась она. – Вы не посмеете так… унизить меня!

– Унизить вас? – повторил он презрительно. – Это замечание приходит слишком поздно, когда вы уже унизили себя!