Стивен Кинг - Зеленая Миля

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду то, что мы казним Дар Божий, — произнес он. — Того, кто не причинил вреда ни нам, ни кому другому. Я хочу сказать, а что если я закончу тем, что предстану перед Богом, Отцом всемогущим, и Он спросит меня, почему я это сделал? Что я отвечу, что это была моя работа? Моя работа?

8

Когда Джон вернулся из душа и временные ушли, я открыл его камеру, вошел и сел на койку рядом. За столом был Брут. Он поднял глаза, увидел, что я там один, но ничего не сказал. Он просто продолжал заполнять бумажки, все время слюнявя кончик карандаша.

Джон смотрел на меня своими странными глазами: покрасневшими, далекими, влажными от слез и в то же время спокойными, словно скорбь не самое плохое состояние, если к нему привыкнуть. Он даже слегка улыбался. От него исходил запах мыла, я помню, — чистый и свежий, точно запах ребенка после вечернего купания.

— Привет, босс, — сказал он, а потом взял мои руки в свои ладони. Сделал он это совершенно непринужденно и естественно.

— Привет, Джон. — В горле у меня стоял ком, и я пытался его проглотить. — Думаю, ты знаешь, что время уже подходит. Через каких-то пару дней.

Он молчал, только сидел и держал мои руки в своих. Оглядываясь назад, думаю, что уже тогда что-то начало со мной происходить, но я был слишком сосредоточен — эмоционально и умственно — на своей работе, и не заметил этого.

— Ты бы хотел чего-нибудь особенного на ужин в тот вечер, Джон? Мы можем сделать для тебя почти все. Даже принести пиво. Нальем его в подходящую чашку.

— Никогда не пробовал, — сказал он.

— А что-нибудь особое из еды?

Его лоб сморщился под гладкой коричневой кожей черепа. Потом морщины разгладились, и он улыбнулся:

— Хорошо бы мяса.

— Мясо будет, с подливкой и картофельным пюре. — Я почувствовал покалывание, как бывает, когда отлежишь руку, только это покалывание распространилось по всему телу. Моему телу. — А что еще?

— Не знаю, босс. Что есть, наверное. Может, окра, но не обязательно.

— Хорошо, — сказал я и подумал, что еще на десерт будет приготовленный миссис Дженис Эджкум фруктовый пирог. — А как насчет священника? Кого-нибудь, с кем бы ты мог произнести коротенькую молитву послезавтра ночью? Это успокаивает людей, я видел много раз. Могу связаться с преподобным Шустером, он приходил к Дэлу…

— Я не хочу священника, — возразил Джон. — Ты хорошо относился ко мне, босс. Ты можешь прочесть молитву, если пожелаешь. Этого хватит. И я стану на колени с тобой.

— Со мной? Джон, я не могу…

Он сжал слегка мои руки, и ощущение покалывания стало сильнее.

— Ты можешь. Ведь правда, босс?

— Думаю, да, — услышал я свой собственный голос, отдававшийся словно эхом. — Наверное, смогу, если до этого дойдет.

Ощущение было очень сильным, как в тот день, когда он вылечил мои мочевые пути, но другим. И не потому, что на этот раз я здоров. Оно было другим потому, что сейчас Джон не знал, что делает это. И вдруг я испугался, я был почти потрясен необходимостью выйти отсюда. Внутри меня как будто зажигались огни. Не только в мозгу, по всему телу.

— Ты, мистер Ховелл и другие боссы хорошо относились ко мне, — сказал Джон Коффи. — Я знаю, ты очень переживаешь, но теперь можешь не переживать. Потому что я сам ХОЧУ уйти, босс.

Я попытался возразить, но не смог. А он смог. И речь, которую он произнес, была самой длинной из всего когда-либо сказанного при мне.

— Я так устал от боли, которую слышу и чувствую, босс. Я устал от дорог, устал быть один, как дрозд под дождем. Устал от того, что никогда ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда и зачем мы идем. Я устал от ненависти людей друг к другу. Она похожа на осколки стекла в мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог. Я устал от темноты. Но больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам со всем покончить! Но я не могу.

«Перестань, — пытался сказать я. — Перестань, отпусти мои руки. Иначе я утону. Утону или взорвусь».

— Не взорвешься, — вымолвил он, слегка улыбаясь от этой мысли… но руки мои отпустил.

Я наклонился вперед, задыхаясь. Я мог видеть каждую трещинку в бетонном полу, каждую раковину, каждый проблеск слюды. Подняв глаза на стену, я увидел имена, написанные на ней в 1924-м, в 1931-м. Эти имена были смыты, люди, которые их написали, тоже в некотором роде были смыты, но я думаю, что ничего нельзя смыть полностью, ничего с этого темного стекла нашего мира, и теперь я увидел их снова, переплетения имен, находящих одно на другое. Я смотрел на них и словно слышал, как мертвые говорят, поют и просят о милосердии. Я почувствовал, как мои глаза пульсируют в орбитах, уловил биение своего сердца, ощутил шорох моей крови, бегущей по всем сосудам моего тела, словно письма отовсюду.

Вдалеке я услышал гудок поезда — должно быть, трехчасовой в Прайсфорд, подумал я, но не был уверен, потому что раньше никогда его не слышал. Особенно из Холодной Горы, ибо ближайшее место, где проходила железная дорога, находилось в десяти милях к востоку от тюрьмы. Значит, я не мог его слышать из тюрьмы, скажите вы, да, так оно и было до ноября 1932-го, но в тот день я его слышал.

Где-то с треском, словно бомба, разорвалась лампочка.

— Что ты со мной сделал? — прошептал я. — О Джон, что ты сделал?

— Извини, босс, — сказал он спокойно. — Я не подумал. Это ненадолго. Скоро ты опять будешь в норме.

Я поднялся и направился к двери камеры. Я шел словно во сне. Когда я дошел до двери, он проговорил:

— Ты хотел знать, почему они не кричали? Тебе и сейчас непонятно только это, правда? Почему девочки не кричали, пока были еще на веранде.

Я обернулся и посмотрел на него. Я мог видеть все красные прожилки в его глазах, каждую пору на его лице… и я почувствовал его боль, боль, которую он забрал у других людей, как губка впитывает воду. Я увидел темноту, о которой он говорил. Она лежала повсюду в мире, когда он смотрел на мир, и в этот момент я чувствовал одновременно и жалость к нему, и огромное облегчение. Да, мы совершим нечто ужасное, этого нельзя избежать… и все-таки сделаем это ему во благо.

— Я увидел все, когда тот плохой парень схватил меня, — сказал Джон. — Тогда я понял, что это он сделал. Я видел его в тот день, он был среди деревьев, и я видел, как он их бросил и убежал, но…

— Ты забыл, — подсказал я.

— Верно, босс. Пока он до меня не дотронулся.

— Почему они не кричали, Джон? Он ударил их так, что потекла кровь, родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?

Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами: