Дэниел Истерман - Ночь Седьмой тьмы

Закончив читать, он долгое время сидел неподвижно, вытянув парализованную руку наискосок через стол. Затем, совершенно неожиданно, он чуть заметно улыбнулся.

– Нэрак, – прошептал он. – Конечно же. Нэрак. Пожалуйста, подождите здесь, я сейчас вернусь.

Его не было долго. Когда он вернулся, его с ног до головы покрывала пыль и паутина. На сгибе здоровой руки он нес жестяную шкатулку. Он торжественно поставил ее на стол и смахнул слой пыли с крышки. На выцветшей коричневой наклейке стояло едва различимое имя «Нэрак», написанное от руки неразборчивым почерком восемнадцатого века.

Внутри хранились пачки бумаг – купчие, коносаменты, письма. Мино и Анжелина начали просматривать их одну за другой, Рубен с пессимистичным видом наблюдал за ними. Это была стрельба вслепую, ничего больше.

Письмо лежало на самом дне шкатулки, словно его там прятали. Анжелина поняла, что это было именно то, что они искали, взглянув на подпись: «Гастон Маньябль».

Письмо представляло собой сложенный втрое лист бумаги с кусочками раскрошившегося сургуча, прилипшими к одной стороне, и неразборчивым адресом где-то во Франции на обороте.

– Оно датировано 26-м января 1776 года и послано на адрес в Кап-Франсэ, – сказала Анжелина. – Оно начинается словами: "Мой дорогой Нэрак, Ваше Письмо застало меня в добром здравии дома с моей возлюбленной Супругой и Детьми, но при этом в весьма угнетенном состоянии Духа. Я вряд ли сподоблюсь отправиться в новое Плавание в этом Году и подумываю о том, что мне, возможно, уже не выйти в море в оставшиеся из отпущенных мне Лет. Вы должны поступать так, как считаете нужным для себя и мадам Нэрак. Дело, о котором Вам известно, преследует меня нещадно. С тех самых пор я не знал ни одной спокойной ночи, хотя беспрестанно молю об этом Всевышнего. Моя дорогая Супруга ничего не знает, хотя мое состояние сильно угнетает ее. Я не могу рассказать ей, опасаясь, что это омрачит ее Жизнь настолько, что она станет невыносимой.

Наша Тайна должна уйти в могилу вместе с нами. Мы дали в этом Клятву и должны сдержать ее. Если бы кто-нибудь узнал правду о том, что мы увидели на борту «Галлифакса»,это означало бы конец всей нашей работы и много бед помимо этого. Ни один корабль больше никогда не отправился бы в Африку, ни один раб на всех Антиллах ни на миг не чувствовал бы себя в безопасности. Но и это не все, ибо, как Вы знаете, раскрытие Тайны стало бы причиной вселенского безумия.

Я еще должен просить вас об услуге, если вы соизволите ее мне оказать. В своем дневнике я придерживался рассказа, который мы составили вместе с командой и который изложен в моем официальном отчете о проделанном Плавании. Но судовой журнал содержит запись о подлинном местоположении «Галлифакса»,на Формигасовой Банке при 75°52 долготы и 18°27 широты, где мы затопили его со всем, что было на борту, на глубине 14 фатомов, о чем вам нет нужды напоминать. Я исправил эту запись, показав его севернее, ближе к Наветренному проливу, на 74°54 долготы и 19°21 широты.

Я также изменил ежедневные записи, чтобы всем казалось, будто мы повстречались с «Галлифаксом»и взяли его на буксир накануне шторма, который настиг нас 22-го числа. Если кто-либо начнет сомневаться в правильности моих записей, не пожелаете ли вы поддержать меня и сказать, что я сделал некоторые ошибки, виной чему легкий приступ лихорадки? Маловероятно, что такие вопросы возникнут, однако мсье Града, вновь назначенный моим работодателем для контроля за ведением корабельных документов, имеет репутацию человека, крайне придирчиво проверяющего судовые журналы.

Если вы снова окажетесь в Нанте, вы должны непременно навестить нас. Бедный доктор Ле Жен опять вышел в Море, но, боюсь, это уже не тот человек, которого вы знали. Он не может стереть из памяти образ Дикаря, сидящего за столом и правящего свой ужасный Пир. И те прочие Вещи, о которых вы знаете. Мы поступили правильно, отправив его на морское дно, но он не упокоится там. Ни один из них не упокоился с миром.

Арно шлет Вам свой привет, как и Кастэн. Все тверды в нашей клятве. Пусть Господь не оставит вас. И пусть Он дарует Вам тот душевный покой, который не дано обрести мне".

56

В бликах солнечного света, морской пене и соленых брызгах они вышли на середину пролива Гонав. Качка здесь ощутимо усилилась, швыряя их суденышко с волны на волну, словно детскую игрушку. Вдали вода казалась цельнотканой – свободно текущий отрез дорогого голубого шелка, шитого золотой нитью. Вблизи она вся состояла из рваных клочков, капризные течения и тяжелые приливы прошлись по ней словно граблями. Тонкая черная пленка мазута, след баржи со щебнем, только что прибывшей из Жереми, лежала, лениво поблескивая на горячем солнце, чудесным образом сплетая сеть из радуг на их пути. Оглянувшись, Рубен увидел ее черной и неподвижной – тусклое, плоское пятно, вытянувшееся на неспокойной воде.

На обоих бортах их катера можно было с трудом разобрать имя «Фаншетта».Старая краска, старые буквы, старая история любви: даже теперешний владелец не знал, кто такая была Фаншетта. Судно представляло собой сорокафутовьш моторный катер типа Бертран для плавания в прибрежных водах, который знавал лучшие дни. Деревянный корпус был залатан в нескольких местах, лак вытерся, иллюминаторы нуждались в чистке. Только очень опытный глаз мог разглядеть, что «Фаншетта»на самом деле была гораздо надежнее на море, чем некоторые из тех сверкающих фибергласовых моторных яхт, которые проводят уикэнды у берегов Флориды.

Шкипером «Фаншетты»был Свен Линдстрем, пятидесятилетний швед, который приехал провести пару недель в Порт-о-Пренсе в 1969 году и с тех пор так никуда и не уехал. Он привык к солнцу и морю, дешевому рому и людям, которые не погружались в несносную хандру на шесть месяцев каждый год. Каждое Рождество он клялся, что это будет его последним Рождеством на Гаити, что он вернется домой в Норчёпинг к своей жене и детям, с радостью встретит наступающее лето и долгие темные дни после него в их компании. Если Линдстрем и обладал чем-то, что выделяло его из числа прочих людей, так это была искренняя вера в то, что его все еще ждут.

По мере того как туризм на Гаити хирел, хирел и Линдстрем. Несколько лет он довольно прилично зарабатывал на богатых американцах и жадных до солнца скандинавах, которые приезжали порыбачить и поплавать с маской у берегов знаменитой на весь мир Испаньолы[39]. Теперь он ловил рыбу главным образом для себя, а то, что не удавалось продать, съедал сам или скармливал Сэму, одноглазому полосатому коту с глистами, тяжелым характером и острыми когтями. Коту было лет двести, он постоянно чем-то болел и имел предрасположенность к жестокой диарее в тех редких случаях, когда его поили молоком. Линдстрему отдал его десять лет назад американский турист по имени Сэмюэль Харрис Латимер III, который подобрал кота в доках Ле-Ке, где тот рыскал среди отбросов.