Дин Кунц - Зимняя луна (Ад в наследство)

Эти слова были, согласно Джеку, частью того, что Даритель сказал через Тоби на кладбище.

Есть тела!

Тогда загадочное утверждение. Теперь слишком ясное. Есть тела - теперь и всегда, плоть без конца. Есть тела - растяжимые, если нужно, приспособленные для всего. Их можно разодрать на куски без потери разума или памяти, и поэтому они бесконечно возрождающиеся.

Мрачность ее внезапного озарения, понимание того, что они не смогут победить, как бы храбро ни боролись и каким бы мужеством ни обладали, отбросило ее к пограничной черте. Где беспросветное безумие, даже сумасшествие, не менее тотальное за счет его краткости. Вместо того чтобы, как любой здравый человек на ее месте, отскочить от чудовищно чуждого создания, вышагивающего, как на ходулях, определенно с целью воссоединиться со своей матрицей, она нырнула за ним, с площадки, вытянув перед собой "узи". Издала придушенный крик, который прозвучал, как тонкий и жгучий вопль скорби умирающего зверя, попавшего в зубодробительный капкан.

Хотя и знала, что подвергает жуткому риску себя и Тоби, оставляя его одного на верху лестницы, Хитер не могла остановиться. Сбежала на одну, две, три, четыре, пять ступенек за то время, что крабоподобное спустилось на две. Их разделяло четыре ступени, когда оно резко изменило направление, даже не затрудняя себя разворотом. Как будто для него что зад, что перед, что бок было одним и тем же. Она затормозила так резко, что почти потеряла равновесие, а краб попер вверх, на нее, много быстрее, чем раньше спускался.

Три ступени между ними.

Две.

Она нажала на спусковой крючок, и выпустила последние пули из "узи" в удиравшую тварь, разрубив ее на четыре-пять-шесть бескровных шматков, которые полетели вниз на несколько ступеней, где и залегли, извиваясь. Беспрерывно извиваясь. Опять гибкие и змеиные. Жадно и молчаливо ищущие друг друга.

Это молчание было почти самым худшим в поведении мерзкого существа. Никаких криков боли, когда в него стреляли. Никаких воплей ярости. Терпеливое и молчаливое возрождение. Дерзкое и отчаянное продолжение атаки, словно насмешка над ее надеждами на триумф.

У подножия лестницы существо подняло себя над полом. Даритель, все еще безобразно сплетенный с трупом, снова влез на ступеньку.

Приступ безумия Хитер окончился. Она устремилась к площадке, схватила канистру с бензином, и понеслась на второй этаж, где ее ждали Тоби и Фальстаф.

Пес дрожал. Скорее воя, чем лая, он выглядел, как будто понимал то же самое, что и Хитер: эффективная защита невозможна. Это был враг, которого не могут свалить ни зубы, ни когти, ни человеческое оружие.

Тоби сказал:

- Я должен это делать? Я не хочу.

Она не поняла, что он имеет в виду, а времени спросить не было:

- Все будет в порядке, малыш, мы справимся.

От первого марша лестницы, вне зоны видимости за площадкой, донесся звук поднимающихся тяжелых ног. И свист. Это было похоже на шипящий прорыв струи из дырочки в трубе. - Но холодный звук.

Она отложила "узи" и нащупала крышку на горлышка канистры.

Огонь сработает. Она должна верить в это. Если оно сгорит, ничего не сможет остаться, нечему будет воссоздать себя. Есть тела. Но тела, превращенные в пепел, не могут снова проявить свою форму и функции, не важно, как чужды их плоть и метаболизм человеческому пониманию. Черт возьми, огонь должен сработать.

- Оно никогда не боится, - сказал Тоби голосом, который шел, казалось, из самой глубины его собственного страха.

- Уходи отсюда, малыш! Иди! Иди в спальню! Быстро!

Мальчик побежал, и пес за ним следом.

Иногда Джек чувствовал себя пловцом в белом море под белым небом в мире, каждый кусок которого странен, как и планета, с которой пришло существо на ранчо Квотермесса. Хотя и ощущал землю под ногами все то время, что пробивался полмили до сельской дороги, он никогда не видел ее под прочной белой коркой, нанесенной бурей. Она казалась ему такой же нереальной, как дно Тихого океана могло представляться пловцу в тысячах футов над ним. Снег покрыл весь рельеф, и земля была укутана ровно, только с легкой зыбью на поверхности. Да еще в некоторых местах ветер вырезал из сугробов гребни, будто волны, закаменевшие точно во время своего обрушивания на берег. Лес, который мог предложить хоть какой-то контраст белизне, залившей зрение Джека, был большей частью скрыт за потоком снега, как за туманом на побережье.

Опасность потерять верное направление была постоянно угрозой в этом выбеленном краю. Он дважды сбивался с курса, пока все еще шел по территории поместья. Каждый раз обнаруживал свою ошибку только потому, что примятая трава луга под снегом пружинила ощутимо сильнее, чем сбитая, твердая поверхность дорожки.

Пробивая каждый шаг с большим трудом, Джек все время ожидал, что нечто вот-вот появится из-за пелены снега или подымется из сугроба, в котором затаилось. Даритель собственной персоной или один из его заменителей, до того смирно лежавший на кладбище. Он постоянно оглядывался по сторонам, готовый расстрелять все патроны из обоймы во что угодно, чем вздумается напасть на него.

Он был рад, что надел солнечные очки. Даже с затемнением блеск снега был едва выносим. Он пытался разглядеть хоть что-то в ветреной белой мути, чтобы уберечься от нападения и отыскать какие-то знакомые черты местности, которые помогли бы ему придерживаться верного пути.

Он старался не думать о Хитер и Тоби. Когда это не удавалось, замедлял шаги и его почти полностью захватывало неистовое желание повернуть назад, к ним, и забыть о "Железных Соснах" навсегда. Ради них и себя самого он изгонял их черты из своих мыслей, сосредоточиваясь только на ватном покрове земли, и постепенно становясь машиной для пеших прогулок.

Зловещий ветер выл без отдыха, задувал снегом лицо, и пытался заставить нагнуть голову. Он дважды сбивал его с ног - один раз так неожиданно, что Джек выпустил из рук дробовик. Тот улетел в сугроб, и ему пришлось ползать по снежной куче в торопливых поисках оружия. Он стал почти реальным его противником, как любой, кто хоть однажды вступил с ним в противоборство. Когда достиг конца частной дорожки и остановился перевести дух между каменными столбами под деревянной аркой со знаком, о въезде на ранчо Квотермесса, он клял ветер так, как будто тот мог его слышать.

Стал тереть рукой в перчатке очки, чтобы соскрести снег, налипший на линзы. Глаза жгло так же, как когда какой-нибудь окулист капал в них, чтобы расширить зрачки перед осмотром. Без темных стекол он, должно быть, уже давно ослеп бы.

Его мутило от привкуса во рту и вони мокрой шерсти, которой наполнялся воздух, проходя через шарф при каждом вдохе. Пар, который он выдыхал, мгновенно впитывался тканью, и тут же замерзал. Рукой принялся тереть свое кашне, отламывая тонкие, хрупкие льдинки и соскребывая более толстый слой сбившегося снега. Он очистил весь шарф, и дышать стало гораздо легче.