Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы

Насколько нам известно, никто в Новом Орлеане об этой истории не слышал. В то время из ближайших родственников девушки была жива только мать, и она, видимо, ничего не заподозрила, когда узнала, что дочь умерла от падения. Мать Берты получила от Стеллы огромную денежную компенсацию за потерю дочери, а потомки семьи Бекер вспоминали это происшествие вплоть до 1955 года.

Нас в этой истории интересует то, что темноволосый мужчина – это явно Лэшер. И если не считать рассказа о таинственном незнакомце в экипаже Мэри-Бет, других упоминаний о нем в двадцатом веке у нас нет.

Самое примечательное в рассказе няни то, что младенец мог вызывать мужчину. Невольно напрашивается вопрос, контролировала ли ситуацию Стелла? И как бы ко всему этому отнеслась Мэри-Бет? И снова у нас нет ответа. Бедная Берта Мария Бекер в одиночку столкнулась с этой проблемой – во всяком случае, так вытекает из записи.

Несмотря на происшедшую трагедию, компания не вернулась домой. Кортланд написал жене и сыновьям «печальное письмо» обо всем случившемся и прибавил, что они наняли «чудесную итальянку», которая заботится об Анте лучше, чем это когда-либо удавалось бедняжке Берте.

Итальянка по имени Мария Магдалина Габриелли, которой в ту пору было за тридцать, приехала вместе с семьей в Америку и служила няней при Анте, пока девочке не исполнилось девять лет.

Видела ли она когда-нибудь Лэшера – мы не знаем. Она жила в особняке на Первой улице до самой смерти и, насколько нам известно, никогда ни с кем не общалась, помимо членов семьи. Семейное предание гласит, что она была высокообразованной женщиной, умела читать и писать не только по-итальянски, но и по-английски и по-французски и что у нее было «скандальное прошлое».

Кортланд наконец отделился от компании в 1923 году, когда трио появилось в Нью-Йорке. Стелла и Лайонел вместе с Антой и ее няней поселились в Гринвич-Виллидж, где Стелла познакомилась с множеством интеллектуалов и художников и даже сама нарисовала несколько картин, которые потом всегда называла «совершенно гнусными», кое-что написала – «отвратительную муть» – и изваяла несколько скульптур – «полное безобразие». Наконец она успокоилась и просто наслаждалась компанией воистину творческих личностей.

Все нью-йоркские источники утверждают, что Стелла была очень щедрой, платила огромные «пособия» различным художникам и поэтам. Одному другу, сидевшему без гроша, она купила пишущую машинку, другому – мольберт, третьему, старичку-поэту, даже подарила машину.

В этот период Лайонел возобновил занятия, принялся изучать конституционные законы с помощью одного из нью-йоркских Мэйфейров (потомка Клэя Мэйфейра, который пошел работать в нью-йоркскую фирму к потомкам Лестана Мэйфейра). Кроме того, Лайонел проводил много времени в музеях Нью-Йорка и часто таскал Стеллу то в оперу, которая начинала ей надоедать, то в филармонию, которая нравилась ей чуть больше, то на балет, который она по-настоящему любила.

Семейная молва среди нью-йоркских Мэйфейров (мы узнали о ней только теперь, так как в то время никто из семьи не стал бы с нами разговаривать) рисовала Лайонела и Стеллу как бесшабашных и очаровательных людей неистощимой энергии, которые развлекались напропалую и часто будили своих родственников на заре стуком в дверь.

На двух снимках, сделанных в Нью-Йорке, Стелла и Лайонел предстают перед нами как счастливый, улыбающийся дуэт. Лайонел всю жизнь был стройным мужчиной, унаследовавшим, как мы уже писали, удивительно зеленые глаза судьи Макинтайра и светлые волосы. Со Стеллой у него не было никакого сходства, и знакомые не раз отмечали, что те, кто впервые оказывался в их доме, поражались, узнав, что Лайонел и Стелла брат и сестра, чего никак нельзя было заподозрить, глядя на них.

Нам ничего не известно о том, был ли у Стеллы любовник. И вообще, имя Стеллы никогда не упоминалось в связи с кем-то еще, кроме Лайонела, хотя молва приписывала Стелле отсутствие какого-либо постоянства в отношении молодых людей, пользовавшихся ее благосклонностью. Нам известно о двух молодых художниках, страстно полюбивших Стеллу, но она «отказалась связывать себя».

Наши сведения о Лайонеле снова и снова подтверждают, что это был тихий и несколько замкнутый человек. Видимо, ему доставляло удовольствие наблюдать, как Стелла танцует, смеется и общается с друзьями. Он и сам любил танцевать, не упуская случая продемонстрировать свое мастерство, но тем не менее определенно держался в тени Стеллы. Такое впечатление, что он черпал жизненные силы от сестры и, если ее не было рядом, напоминал «воздушный шарик, из которого выпустили воздух», становясь почти незаметным.

Ходили слухи, что во время пребывания в Нью-Йорке он писал роман и очень болезненно воспринимал всякое упоминание об этой работе, но потом какой-то пожилой писатель окончательно убил в нем всякую уверенность, назвав отрывки из его произведения «полной ерундой».

Но больше всего у нас рассказов о том, что Лайонел любил искусство, обладал спокойным нравом и, если никто не вставал между ним и Стеллой, «с ним вполне можно было общаться».

Наконец в 1924 году Стелла, Лайонел, маленькая Анта и ее няня Мария вернулись домой. Мэри-Бет устроила грандиозный семейный праздник на Первой улице, и потомки Мэйфейров до сих пор с грустью вспоминают, что это был последний званый вечер перед ее болезнью.

В это время произошел очень странный инцидент.

Как мы говорили, на Таламаску в Новом Орлеане работала целая команда специально обученных людей, частных детективов, которые никогда не интересовались, почему им поручают собирать информацию об определенной семье или каком-то доме. Один из таких детективов, специалист по разводам, пустил слух среди модных фотографов Нового Орлеана, что он готов хорошо заплатить за любые отбракованные снимки представителей семьи Мэйфейров, особенно тех, кто живет на Первой улице.

Как раз одного такого фотографа, Натана Бранда, у которого была модная студия на Сент-Чарльз-авеню, пригласили в особняк на Первой улице на этот большой семейный праздник, и там он сделал целую серию снимков Мэри-Бет, Стеллы и Анты, а также других Мэйфейров, работая весь день, как на свадьбе.

Через неделю он принес фотографии, чтобы Мэри-Бет и Стелла выбрали, что им понравится. Женщины отобрали довольно много снимков, а остальные отложили в сторону.

Но потом вдруг Стелла взяла из отбракованных экземпляров общий снимок, где была она с дочерью и Мэри-Бет, которая придерживала тяжелый изумруд на маленькой шейке Анты. На обороте фотографии Стелла написала: «Таламаске с любовью, Стелла! P. S. Другие тоже наблюдают». А затем отдала ее фотографу и с хохотом прибавила: мол, его друг-детектив поймет, что эта надпись означает.