Стивен Кинг - ОНО

«После того, что случилось с Дорси? — наконец произнес он. — Ты, что, хочешь в тюрьму загреметь?»

И о больнице больше уже не говорили. Мать помогла Эдди добраться до его спальни, уложила на кровать, и он лежал, дрожа и стуча зубами, со лба его крупными каплями стекал пот. В последующие трое суток он лишь однажды выбрался из своей комнаты, когда родителей не было дома. С глухими стонами он кое-как проковылял на кухню, достал из-под раковины початую бутылку виски. Эдди потянул губами спиртное и сделал несколько маленьких глотков — боль притупилась, а на пятый день прошла, хотя он еще две недели мочился кровью.

И молоток из гаража пропал.

Что бы это значило?

Обычный молоток лежал на месте, пропал другой — безоткатный фирмы «Скотти». Им пользовался только отчим; Эдди и Дорси запрещалось его брать. «Если кто-нибудь из вас тронет эту штуковину, — предупредил отчим в день, когда он купил безоткатный молоток, — я вам все кишки выпущу». Дорси робко спросил: наверное, этот молоток дорогой? Отчим гаркнул, чтобы он не выступал и помалкивал. Он добавил, что в инструменте шарикоподшипники и, как бы сильно ни стучали этим молотком, он не отскакивает.

А тут на тебе — исчез молоток.

Учился Эдди далеко не блестяще, но не потому, что ему туго давалось учение — просто он пропустил много занятий после того, как мать второй раз вышла замуж. Эдди догадывался, куда делся молоток «Скотти». Возможно, отчим ударил им Дорси, а затем зарыл орудие преступления в огороде или, может, бросил в воды Канала. Такие вещи частенько происходили в комиксах ужасов, которые читал Эдди, эти комиксы лежали у него на верхней полке в чулане.

Эдди подошел к Каналу, переливавшемуся маслянистой рябью. По темной шелковистой его поверхности скользнул лунный луч. Эдди сел на парапет и стал болтать ногами, обутыми в кеды. Последние полгода стояла засуха, Канал обмелел: между поверхностью воды и изношенными кедами было футов девять. Но если внимательно приглядеться к стенкам, то можно заметить, до какого уровня в разное время поднималась вода. По бетону тянулась широкая грязная полоса. Бурый цвет незаметно переходил в желтый, а прямо под кедами Эдди — в белый, по белой полосе он и стучал резиновыми подошвами.

Из бетонной арки, облицованной внутри камнем, неторопливо, безмолвно бежала вода. Она протекала мимо Эдди и исчезала под деревянным пешеходным мостом, соединявшим Бэсси-парк и набережную, где стояла деррийская средняя школа. Настил моста и даже навес были испещрены всевозможными инициалами, телефонными номерами и декларациями: признаниями в любви, откровениями того или иного автора насчет того, что он хотел бы у кого-нибудь «пососать», а кого-то «поставить раком», угрозами в адрес тех, кто хотел у кого-то «пососать», а кого-то «поставить раком». Были тут и угрозы снять с кого-то скальп и посадить кого-то в кипящую смолу и, наконец, сверхоригинальные декларации, не поддающиеся толкованию. Один из таких призывов особенно озадачил Эдди еще прошлой весной. Воззвание гласило: «Спасите евреев в России. Собирайте ценные подарки!»

Что бы, интересно, это значило? Да и значило ли вообще что-нибудь? Сегодня вечером Эдди не пошел на Мост Поцелуев; не решился перейти на другой берег к средней школе. Может быть, лучше заночевать в Бэсси-парке на ворохе листьев, покрывавших эстраду, но пока хорошо бы посидеть здесь. Эдди нравился этот парк, он часто приходил сюда, когда ему надо было что-то обдумать. Иногда среди деревьев маячили какие-то темные личности, но Эдди не обращал на них внимания, и они, в свою очередь, тоже не обращали на него внимания. На игровой площадке в школе Эдди не раз слышал зловещие рассказы про каких-то геев — педерастов, которые слоняются по Бэсси-парку после захода солнца, но он выслушивал эти рассказы спокойно; у него никогда не возникало вопросов, к нему, во всяком случае, эти темные личности никогда не приставали. В парке было тихо, спокойно, и Эдди казалось, что лучшее место на набережной — это то, где он сейчас сидит. Особенно хорошо было в парке в середине лета, когда уровень воды опускался до такой отметки, что среди камней на дне Канала слышалось журчание, поток распадался на несколько разрозненных ручейков, петлявших среди камней и хлама. Хорошо было здесь и в конце марта — в начале апреля, сразу же после ледохода. В ту пору Эдди подолгу — час, а иногда и больше — стоял у парапета (сидеть на камне было очень холодно), подняв воротник своей штормовки парки, засунув руки в карманы; он даже не чувствовал, что весь дрожит и трясется. Через неделю-другую, когда лед сходил, Канал привлекал его своей страшной, неодолимой силой. Эдди зачарованно глядел, как из-под арки вырываются белые пенящиеся волны, как с ревом проносится мимо вода, увлекая за собой какие-то ветки, палки и всевозможный мусор. Не раз Эдди представлял в воображении такую картину: он с отчимом прогуливается вдоль Канала и, улучив мгновение, толкает негодяя за парапет. Маклин с криком плюхается в воду, барахтается, а он, Эдди, стоит у бетонного парапета и смотрит, как отчима уносят ревущие волны. Черный поплавок среди бурлящего, пенящегося водоворота. Эдди, сложив рупором руки, кричит вдогонку отчиму: «Это тебе за Дорси, падло. Доберешься до ада, скажи дьяволу последние слова, которые ты от меня слышал. Не приставай к слабым».

Конечно, этого никогда не случится, но от такой фантазии действительно дух захватывает. Особенно когда сидишь у Канала и…

Ступню Эдди схватила чья-то рука.

Эдди смотрел поверх воды на школу и улыбался сонной, довольно красивой улыбкой, воображая, как отчима уносит бурлящий поток — уносит в небытие. Вкрадчивые, но сильные пальцы, схватившие его ступню, повергли его в состояние шока, и он едва не потерял равновесие и не полетел в Канал вверх тормашками.

«Это, наверно, геи, о которых часто говорят большие ребята», — подумал Эдди и посмотрел вниз. И тут у него отвисла челюсть. Непроизвольно по ногам потекла горячая струйка мочи, отчего в лунном свете джинсы из синих превратились в черные. Это был вовсе не гей.

Это был Дорси.

Дорси в похоронной одежде: в ярко-голубой фланелевой спортивной куртке и серых брюках, только теперь куртка превратилась в грязные лохмотья, рубашка тоже была вся замызгана, а мокрые брюки так плотно облегали ноги, тонкие, как ручки кресла. Голова Дорси была какой-то жуткой, неестественной формы: как будто затылок провалился, а лоб, наоборот, выпучился.

Дорси ухмыльнулся.