Энн Райс - История Похитителя Тел

Я обнял его, такого холодного, неподатливого – чудовище, созданное мной из человеческой плоти. Я, содрогаясь, прижался губами к его щеке и провел пальцами по его шее.

Он не отстранился. Не мог себя заставить. Я ощутил, как медленно, беззвучно вздымается его грудь.

– Ну пожалуйста, начинай, красавчик, – прошептал я ему в ухо. – Прими этот жар в свои вены и отдай мне всю силу, которую я когда-то передал тебе. – Я приложил губы к его холодному бесцветному рту. – Дай мне будущее, Луи. Дай мне вечность. Сними меня с креста.

Боковым зрением я увидел, как он поднял руку, и почувствовал прикосновение атласных пальцев к щеке. Он погладил мою шею.

– Не могу, Лестат.

– Можешь, ты же знаешь, что можешь, – прошептал я, целуя его в ухо, сглатывая слезы и обнимая его левой рукой за пояс. – Ох, только не оставляй меня в беде, не надо.

– Не надо, не проси меня, – скорбно ответил он. – Я ухожу. Больше ты меня не увидишь.

– Луи! – Я прижался к нему покрепче. – Ты не можешь отказать мне.

– Нет, могу, я уже отказал.

Я почувствовал, как он напрягся, стараясь высвободиться, не причинив мне вреда. Я сжал его еще крепче, отказываясь идти на попятный.

– Больше ты меня здесь не найдешь. Но где ее искать, ты знаешь. Она тебя ждет. Пойми же, ты победил. Снова смертный и молодой, совсем молодой. Снова смертный и красивый, очень красивый. Снова смертный плюс все твои знания и прежняя непоколебимая воля.

Он легко и решительно убрал мои руки и оттолкнул меня, сжимая мои ладони в своих.

– Прощай, Лестат, – сказал он. – Возможно, к тебе придут остальные. Со временем, когда они почувствуют, что ты уже достаточно расплатился.

Я вскрикнул напоследок, пытаясь высвободить руки, сосредоточить на нем всю свою волю, так как прекрасно знал, что он намеревается сделать.

Мелькнула темная тень – и его уже нет, а я лежу на полу.

Свеча на столе упала и потухла. Комнату освещал только угасающий камин. Дверь осталась открытой нараспашку, шел дождь, мелкий и тихий, но ровный. И я понял, что остался совершенно один.

Я упал на бок, вытянув перед собой руки, чтобы задержать падение. И теперь, поднимаясь, я кричал ему вслед, моля Бога, чтобы он как-нибудь услышал меня, как бы далеко он ни ушел:

– Луи, помоги мне! Я не хочу жить! Я не хочу быть смертным! Луи, не оставляй меня так! Я этого не вынесу! Я не хочу! Я не хочу спасать свою душу!

Не знаю, сколько я повторял этот мотив. В результате я выдохся и уже не мог продолжать; мне резали уши звуки моего смертного голоса и звучавшего в нем отчаяния.

Я сел на полу, поджав под себя одну ногу, опершись локтем о колено и вцепившись пальцами в шерсть Моджо, который боязливо вышел вперед и лег рядом со мной. Я наклонился и прижался лбом к его шерсти.

Огонь почти угас. Дождь свистел, вздыхал и удвоил свою силу, но падал прямо с Небес, не тревожимый злобными ветрами.

Наконец я поднял голову и оглядел темное запущенное помещение, кучи книг и старых статуй, вездесущую пыль и грязь, кучку тлеющих углей в очаге. Как же я устал; как же меня вымотал собственный гнев; я почти отчаялся.

Чувствовал ли я хоть раз подобную безнадежность?

Я лениво перевел взгляд на дверь, на стену дождя, за которой лежала грозная темнота. Да, придется выходить под дождь вместе с Моджо – ему, конечно, дождь понравится не меньше, чем снег. Придется выйти. Нужно убираться из этого мерзкого домишки и найти уютный кров, чтобы отдохнуть.

Моя квартира под крышей. Конечно, найдется способ в нее пробиться. Естественно… какой-нибудь способ. И солнце через несколько часов встанет, правда? Ах, мой прелестный город под теплыми солнечными лучами.

«Ради Бога, не начинай опять плакать. Тебе нужно отдохнуть и подумать», – приказал я себе.

Но почему бы для начала перед уходом не сжечь этот дом? Оставь большой викторианский особняк в покое. Он его не любит. Но лачугу – спалить!

Я чувствовал, как расплываюсь в злобной неудержимой улыбке, несмотря на то что слезы еще застилали мне глаза.

Да, сжечь! Он это заслужил. Ну конечно, он забрал с собой все рукописи, да, и правда, забрал, но книги превратятся в дым! Именно этого он и заслуживает.

Я немедленно собрал картины – великолепного Моне, парочку маленьких Пикассо и рубиново-красное средневековое панно, написанное яичной темперой (все они, конечно, были в ужасном состоянии) – и помчался в старый пустой викторианский особняк, где и сложил их в темном углу, показавшемся мне сухим и надежным.

Потом я вернулся в маленький дом, схватил свечу и сунул ее в остатки огня. Мягкие угли сразу же разорвались на крошечные оранжевые искры; и искры остались на фитиле.

– О да, ты это заслужил, предатель, неблагодарный ублюдок! – шипел я, поднося пламя к кипе книг у стены и заботливо перелистывая их страницы, чтобы они загорелись. Теперь – к старому пиджаку, накинутому на деревянный стул, – он загорелся, как солома, и дальше – к красным бархатным подушкам кресла, которое когда-то было моим. О да, жги, жги все!

Я пнул ногой кучу заплесневелых журналов под столом и зажег их. Я подносил огонь к одной книге за другой и расшвыривал их, словно горящие угли, по всем углам дома.

Моджо обходил стороной эти маленькие фейерверки и в результате вышел на дождь и издали смотрел на меня в открытую дверь.

Да, но все идет слишком медленно. Но у Луи полный ящик свечей; как я мог о них забыть – чертов смертный мозг! Я вытащил свечи – их оказалось штук двадцать – и начал зажигать уже воск, а не фитиль и тыкать ими в красное бархатное кресло. Я швырял их в кипы оставшегося мусора, кидал горящие книги в мокрые ставни и поджигал обрывки старых штор, которые свисали со старых карнизов. Я пробивал ногой дыры в прогнившей штукатурке и бросал в них свечи поверх дранки, а затем наклонился и поджег рваные потертые ковры, наморщив их, чтобы обеспечить под ними поток воздуха.

Через несколько минут во всем доме полыхало пламя, но главными кострами стали красное кресло и письменный стол. Я выбежал под дождь и увидел, как за темными сломанными перекладинами разгорается огонь.

В воздух поднялся мерзкий влажный дым – огонь лизал мокрые ставни, вырывался из окон, где наталкивался на мокрую массу вьюнка. Чертов дождь! Но тут кресло и стол разгорелись еще сильнее, и весь дом взорвался рыжим пламенем!

– Да, да, гори! – орал я, пока дождь заливал мне лицо и веки. Я буквально подпрыгивал от радости. Моджо попятился к темному особняку, опустив голову. – Гори, гори, – вопил я. – Луи, жаль, что я не могу сжечь тебя! Я бы сжег! О, если бы я знал, куда ты прячешься днем!

Но несмотря на ликование, я осознал, что плачу. Я вытирал рот тыльной стороной ладони и плакал: «Как ты мог меня бросить?! Как ты мог?! Я тебя проклинаю!..» И, залившись слезами, я опустился на колени на мокрую от дождя землю.