Елена Блонди - Хаидэ

— Женщина-свет и мужчина-ветер имели свои имена. Ты спросил верно. Это были первые названные слова, придуманные ими для себя, но сейчас их нет, потому пусть будут довеки просто Мужчина и Женщина. Ты помнишь, забавляясь, они сотворили светлый мир, и там не было ночи, лишь свет. И им не было скучно, а были вокруг только радости, и даже огорчения их были светлыми и быстро выцветали, превращаясь в новые удовольствия. Беспокойство превращалось в ласковую заботу. Ревность превращалась в любовь. Усталость — в освежающий сон. Так шло. Но скоро заметили первые боги, что мир вокруг не живет без них, и всякий раз после сна приходится сотворять его заново. Одно и то же, после каждого сна, ну-ка, сделай женщина траву, деревья и птиц, эй, сильный мужчина, сделай опять носорогов, слонов и саванну! Это весело день и год и даже сто лет, но время не останавливалось. И богам надоело. Пусть бы они плодились сами, подумала женщина, отпуская из светлых рук новую утку и та полетела на озеро, что снова сделал мужчина. Плодились и росли, а мы бы занялись еще чем-то. Но звери не хотели родиться сами, ведь они сделанные, умели лишь то, чему научили их боги. И травы росли без семян и тихо умирали, давая место новым травам. Даже реки текли, не понимая, что могут соединиться, чтоб из них родилось озеро.

И тогда женщина схватила мужчину за руку и сказала ему — нам надо сделать это самим! Мы первые и все должны дать своему миру. И первый плод, настоящий, а не такой, чтоб просто не скучно, он должен быть наш. Мужчина согласился. В этом была верная мысль, но ее надо было додумать до конца. Кого же нам родить, спросил он, ведь это должен быть только наш ребенок. Давай родим утку, предложила женщина, — утка была ее любимой птицей. Но ветер-мужчина затряс головой. Утка уже есть, к чему ее рожать. И тогда обидятся другие сделанные, а мы ведь не сможем всех их родить, нам снова станет скучно, вон сколько мы успели всего сделать, придется рожать их тысячи лет! Мы должны родить такое, чего мы не можем сделать, такое, чего тут еще нет.

Взявшись за руки, они огляделись, впервые жалея, что так много силы было у них. Мир был огромен и светел. И в нем было все: облака, ветры, солнце, светляки, дождевые струи, сонмища цветных птиц, стада и стаи зверей, рощи деревьев, и полная трав бескрайняя степь.

— Это ты виновата, — сказал мужчина, — ты твердила скучно-скучно и делала все новое и новое.

— Если б не я, тебя просто не было бы! — крикнула женщина, — это ты виноват, похвалялся умом, а не остановил меня, когда я делала и делала!

Так пререкались они, а потом повернулись, посмотреть друг на друга. И женщина удивленно спросила, касаясь пальцем его нахмуренных бровей и тени, набежавшей на лоб:

— Что это на твоей коже, такое темное?

— Такое, как у тебя? — и он коснулся ее щеки.

И оба рассмеялись. А тень, явив себя еле заметным бликом, растворилась в сияющем свете. И двое, оглядываясь, решили вместе — вот единственное, чего тут нет.

— Мы родим темноту, — сказала женщина.

— И сестру ее — тень, — ответил мужчина.

— И брата ее — мрак, — подхватила женщина.

— И второго брата — сумерки…

Но свет и ветер не хотели рожать темноту, и пришлось первым супругам постараться. Они поссорились, сильно. И еще сильнее, а потом так сильно, что ветер возненавидел свою строптивую женщину, потемнел от гнева и занес над ней могучую руку. А она, в темном ужасе, ахнула и, закрываясь одной рукой от мужа, вторую прижала к животу и закричала.

Потому что у темноты была еще одна сестра. Боль.

Темнота была старшей. Первенцем. Она родилась под непрерывные крики светлой матери и сразу простерла над светлым миром огромные черные крылья. И в тени этих крыльев продолжала кричать женщина-свет, рожая без остановки, потому что пока затмевали весь мир крылья ночной птицы Гоиро, была она сильнее матери и сильнее отца.

Так лежала во мраке женщина-свет и рожала страх, боль, ненависть, отчаяние, трусость, болезни, зависть. И мелкие демоны после каждого плода сыпались из ее чрева, треща и кривляясь под покровом темноты.

А отец-ветер ничем не мог помочь, потому что решили оба, и оба назначили так, что решение это бесповоротно: если пришли роды, то дело всегда идет от начала к концу и никогда иначе. Потому сидел он рядом, закрыв рукой лицо, и только стонал время от времени. И под каждые его стон женщина рожала еще — злобу, бессилие, жестокость, жажду мести, слепую ярость, уныние. И все это вперемешку с мелкими демонами, которые тут же разносили рожденных по миру и прятали в каждом углу, под каждым кустом, и каждым деревом. А знаешь зачем, а?

Маур закрыл рот. И, вздыхая, уныло ответил:

— Чтоб, как тени. Когда придет день, чтоб они не уходили вместе с ночью. Да?

— Да, — медленно и слегка удивленно подтвердил Карума. А про себя усмехнулся с упреком, ну что, старый, видно, настало время тебе каждому слову щенка удивляться. Потому что это такой вот щенок.

И когда, наконец, в чреве женщины иссякла темнота, первенец птица Гоиро сложила огромные крылья и оглядывая новый мир, полный вперемешку света и теней, каркнула:

— Я буду владеть миром, потому что лишь меня слушаются младшие. А если не так, то и мир кончится. Я нашлю тьму на свет, и она проглотит сделанных, потому что они и так уйдут, а мои братья и сестры будут рожать себя снова и снова.

Лежа, ужаснулась светлая мать, и взялась за лицо слабыми руками. Раскачивался рядом ветер-отец, думая в отчаянии, как же теперь быть. И, погладив по волосам чуть живую жену, попросил птицу Гоиро:

— Дай нам родить еще, в последний раз. И если позволишь, мы навсегда уйдем в поверхний светлый мир, за темноту твоих крыльев и не будем мешать миру жить, таким, каков он стал.

Засмеялась, закаркала птица, щуря острые злые глаза.

— Да что вы можете родить еще? Посмотри на свою жену, ее руки ослабели, делая мир, а чрево иссякло, рожая. Какую мелочь еще не найти в новом мире, моем мире?

— Позволь. Один только раз!

И он лег рядом с женой, баюкая ее и целуя мокрые от боли волосы.

Ничего не боялась птица Гоиро, ведь силы ее, удесятеренные сонмом теней, казались ей безграничными. И тогда женщина напряглась и из последних сил родила последнее, чего не было, а больше она уже не могла рожать, никогда.

Когда между бедер ее раздался писк, мужчина сел, и приподнял ее, чтоб посмотрела на последышей. Было их двое. Двух человеков родила женщина-свет. Точно таких, как родители, только крошечных, как божественное зернышко проса. С головами такими маленькими, что можно было раздавить их пальцем, а уж ручки и ножки были им почти не видны.

И снова расхохоталась птица Гоиро, поворачивая набок голову, разглядывая мелкоту черным блестящим глазом.