Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Минуту переждали. Дед опять захрапел. У меня в это время мелькнула мысль, что рано я, пожалуй, взбаламутилась. Вдруг не родственник того самого? Вдруг однофамилец.

Хотя в деревне все родственники.

— Он что, сын председателя?

— Угу. Плотником работал после армии. Прошлой осенью вернулся. Отец его пристроил на пока. В институт хотел подаваться. Нормальный парень, знаешь. Ни в каком насилии раньше не замечен. Не пойму, с чего это он вдруг решил на тебя напасть? И второй, говоришь, был? Кто же это — ума не приложу.

Лучшая атака — нападение. А то есть тут разные умники, которые продолговатыми извилинами шевелить любят…

— Твой ангелочек порвал мне всё внутри! Хочешь посмотреть?

— Извини… — буркнул Алёша.

Нет, не то. Заезженная пластинка. Меня не впечатлила его реакция. Надо разнообразить эмоционально-смысловую палитру. Надо брать откровенностью — а что? Тем более что у нас с Алексеем намечается интересное сотрудничество.

— Хорошо, откровенностью за откровенность, — говорю. — Дело в том, что ты тоже многого не знаешь. Дело в том, что я приехала в деревню не просто так. Дело в том, что моя мать зачала меня от одного из…

Внимай, человече, горькие истины мира. Внимай и проникайся моей скорбью. Разве сравнится она с твоей счастливой и бестолковой жизнью? Разве стоял ты у тех же шокирующих развилок откровений, как стояла у них я? Да что ты знаешь вообще, глупышка, о жизни этой? Мальчик мой, мне боязно за тебя. Ведь откровения пришли и за тобой, ведь касаются они и твоего отца…

— Так что же получается, — смотрел он на меня внимательно, и отмечала я с досадой, что выражение его глаз увидеть ожидала иное, смятенное, а тут ирония. — Значит, я могу оказаться твоим братом?

— Ага, — ответила печально. — Как и убитый кем-то сын председателя.

КИНО О ЗАПРЕТНОЙ ЛЮБВИ

Церковь, я в белом свадебном платье и фате, Алёша во фраке. «Венчается раба божия…»

— Да, — отвечаю тихо и застенчиво.

— Да, — а он уверенно.

Пьяный поп размашисто крестит нас и готовится объявить мужем и женой.

— Остановитесь! — раздаётся дерзкий крик. — Это богохульство! Это преступление кровосмесительства.

«В чём дело? В чём дело?» — шепчутся озадаченные гости.

— Им нельзя вступать в брак, — выходит на середину церкви человек. Он закутан в длинный плащ, а на голове у него просторный капюшон. Лица не видно. — Они брат и сестра.

«О господи!» — выдыхают разом гости.

— Нас раскрыли, — смотрю я на возлюбленного.

— Надо бежать, — отвечает Алёша.

Я киваю, а он выхватывает из-за пояса пистолет и производит выстрел в потолок. Толпа расступается, мы выбегаем наружу, вскакиваем на лошадей и уносимся вдаль по извилистой пыльной дороге.

Человек в чёрном выходит из церкви, смотрит нам вслед и тихо произносит:

— Вам не уйти от меня…

Интересно — кто же он?

МОЖНО ВЛЮБЛЯТЬСЯ

— Подожди! — остановила я Алёшу, прежде чем он ушёл через стену. Он же умеет.

Дотянулась рукой до стоявшего на столе торшера. Нажала на кнопку. Свет неяркий, но зажмурилась — после темноты полоснуло по глазам.

— Что-то ещё? — остановился он, тоже прищурившись.

— Повернись спиной.

— Зачем? — вот сейчас действительно удивлён.

— Боишься?

— Да пожалуйста.

Повернулся. Я выдержала паузу.

— Снимай штаны.

— Ты серьёзно? — спросил через плечо, чуть повернув голову.

— Э-э, а я-я. Демон ночи.

— Да мне не жалко, просто я не уверен, что ты правильно будешь это интерпретировать.

— Правильно буду. Делай, что говорю.

Снял. Рывком.

Ягодицы в целом обыкновенные. Костлявенькие. Но движение было возбуждающим. Внутри защемило.

Родимого пятна нет.

— Всё? — спросил.

Я кивком головы дала отбой.

Это хорошо, что он не брат. Значит, можно влюбляться.

Впрочем, я уже. Даже если бы и брат.

ДЕВУШКА С КОЛЮЧИМИ ГЛАЗАМИ

— Пусти меня! Пусти, козёл старый!

Голос женский. Доносился из сеней. Я мигом проснулась и переместилась в сидячее положение. Вопли не предвещали ничего хорошего. Почему-то сразу стало ясно, что они имеют ко мне самое непосредственное отношение.

— Уходи, Катя! — это дед. — Уходи, пока милицию не вызвал!

— Да не боюсь я твою милицию продажную! Всех вас Куркин купил, скоты. Все на него пашете.

— Только через мой труп, слышишь! Я не позволю девчонку ранить. Она и так пережила чёрти знает что.

— Пусти!!! Всё равно прорвусь! Всё равно ей глаза бесстыжие расцарапаю.

Последняя фраза донеслась глуше — видимо, деду удалось вытеснить незваную гостью из сеней за порог. Хлопнувшая дверь подтвердила догадку. Крики не прекратились, но разобрать слова стало труднее.

Я соскочила с кровати на пол и принялась торопливо одеваться. Вещиц немного — юбка да футболка.

— ВИА «Сябры», — зашептала, — «Ты — одна любовь». Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок.

— Гнида! Гнида она! — это снова входную дверь открыли. Дед временно уступил оборонительные позиции. Но тут же вернул — звонко шмякнула о косяк разбаловавшаяся дверь.

— Первая сторона, — футболка уже на мне, — «Есть на свете ты», затем «Глаза любимых», затем «Васильки во ржи», затем «Я сказал своей девушке» и последняя, заглавная — «Ты — одна любовь».

И юбка уж обхватила тугие бёдра. Вот ещё молнией шмыгнуть.

— Вторая сторона: «Для двоих», за ней «Высокие звёзды», потом «Не пугайте седых журавлей», потом «Разреши тебя любить» и самая последняя — «Девушка из полесья».

Накинула на ноги сандалики и выскочила в сени. Отворила дверь. На крыльце дед бодался с растрёпанной девушкой. У той красное, то ли от слёз и сильных эмоций, то ли от недавнего загара лицо и колючие неистовые глаза. Такие и пробуравить могут насквозь.

— По просьбам трудящихся, — объявила им, — исполняется песня композитора Олега Иванова на стихи поэта Анатолия Поперечного, он у нас в лидерах по популярности, «Девушка из полесья».

Они замолчали, разжали объятия и тревожно уставились на меня.

Я запела:

— Живё-о-о-от в белорусском полесье-э-э кудесница леса-а Оле-э-ся-а-а. Считает года-а по куку-ушке-э-э, встречает меня-а на опушке-э-э.

— И-и, все вместе! — крикнула. — Камон! Останься-а со мною-у-у Олеся-а, как сказка-а, как чудо-о, как песня-а-а-а…

Всё помню, всё контролирую. Аплодисментов не надо.

— Сучка гнусная! — опомнилась наконец деваха с колючими глазами. — Тварь! Зачем брата опорочила?! Не насиловал он тебя, не мог!