Дарья Радиенко - Ведая, чьи они в мире…
— Давай завяжу… — и осторожно дотронулась до его плеча, словно уговаривая. Он резко отстранился. Глядя ему в глаза, она все с той же бесконечной осторожностью взяла его руку.
— Позволь. Я потом уйду… Так ничего?
Он и правда почти ничего не почувствовал, — боль была где-то внутри, а сверху обугленная плоть уже не отзывалась на прикосновения. А у нее чуть дрожали пальцы — может, ей было страшно смотреть на рану, где под черными струпьями сгоревшей кожи и сгустками запекшейся крови светилась кость….
— Ты не смотри, — услышал он ее голос. — Сожжено это не огнем, а золою…
Заря утренняя до полудня… Что за дурь она там лепечет?… Вечерняя до полночи… Зарок до слова… Губы у нее шевелились почти беззвучно, повторяя какую-то заумь. Ключ в камень, замок в воду… Поймав его взгляд, она глубоко вздохнула, склонилась ниже, и он разобрал только прерывистый шепот, что-то вроде «пусть на меня…» Потом завязала узел на полотне и осталась сидеть неподвижно, держа его руку на коленях.
— Ты исцелишься… и… у тебя все будет хорошо.
Он усмехнулся. Она взглянула ему в глаза и, едва заметно покачав головой, коснулась ладонью его лба. Рукава у нее соскользнули, обнажая выбитые на теле рисунки, — по обычаю, этот их странный узор. Витые линии и острые зубцы на белых тонких запястьях… Ее ладонь была прохладной, и это легкое прикосновение словно унимало жар.
— Ты пить хочешь?
Он неопределенно мотнул головой и промолчал, так что это можно было принять и за согласие и за отказ, — не хотел просить ее о чем бы то ни было, но и прогонять вроде ни к чему… Она быстро встала и исчезла в темноте. Вскоре появилась, неся кувшин. Налила воды в резной кубок, протянула ему. Стараясь пить не жадно, он искоса рассматривал ее лицо, неясно видневшееся в далеком отблеске костра. На голове у нее была широкая узорчатая лента, как у всех этрусских женщин, несколько прядей выбились и спадали на виски, а дальше волосы разметались по плечам.
Допив, он отдал ей кубок и, помедлив, проговорил:
— Спасибо.
Ее ресницы дрогнули. Ясно, что она может здесь делать только одно — быть утехой каждого, кто пожелает… Да, говорят, и все их женщины распутного нрава… Но он все же спросил:
— Кто ты?
Она помолчала.
— Меня зовут Дарина… — и, словно угадав, о чем он думает, отведя взгляд, тихо закончила: — Мне уйти?
— Как хочешь. — Он и сам не знал, хочется ли ему, чтобы она ушла. Она замерла рядом, так, что даже дыхания не было слышно, а потом снова протянула руку, отвела со лба его слипшиеся волосы.
— Как же ты смог… сделать такое… — не договорив, она закусила губу. — Я позову врача?
— Не надо. — И, видя, что она хочет встать, повторил более твердо: — Нет!
Он невольно дернул рукой, огненная волна боли снова захлестнула его, и он как в тумане видел рядом испуганные глаза и, словно издалека, слышал отчаянный шепот — все, все, я не иду, — а потом, когда боль постепенно схлынула, увидел, что она сидит, вся сжавшись, будто оцепенев. Ну, а ей-то что? Странная девица, — и впрямь словно не в себе… И отчего она взялась ему угождать, — из любопытства, от скуки? Так досадили свои, что готова услужить врагу? Или… теперь можно не считать его врагом?… И она просто… Это было бы хуже всего — потому что это правда! Переведя дыхание, он с холодной усмешкой взглянул на лежащий рядом меч и отвернулся, — далекий свет вдруг как-то так лег на лезвие, что слепил глаза. «Ты свободен»… «и будешь жить долго». Вот — приговор?… Нет, боги не осудят его на это, неужели он прогневил их… так сильно…
— Ты уже выиграл свою войну.
Наверно, он говорил вслух, — или она умеет читать мысли?
— И не только свою, а всего Рима. Царь Порсенна завтра отправит послов с предложением о мире… «Этот народ непобедим», — таковы были его слова…
— Ты не лжешь?!
— Да, пожалуй, я ошиблась. — Уголки ее губ чуть дрогнули в улыбке. — Не завтра, а сегодня. Видишь, уже светает… День будет ясный…
«Тин буда еснои»… Небо на востоке начинало бледно синеть, повеяло свежим утренним ветром. Сумрак рассеивался, и теперь он лучше разглядел ее лицо. Она была не такой юной, как ему показалось вначале — похоже, его ровесница. И очень хороша собой.
— А вот ты думал… неправду. — Она помолчала, глядя куда-то в сторону, в предрассветную мглу. — Ты будешь сражаться, пока жив.
— Что еще ты мне нагадаешь?
— Я не ворожея… Но и не слепа, вижу, с кем говорю… Твоя мать должна гордиться тем, что родила такого сына. А твоя жена — что ей выпала честь иметь такого мужа.
— Матери я не помню, и у меня нет жены. — Он сам не знал, почему сказал ей это, — ведь кто она ему?
— Значит, большая честь ожидает ту, кто станет твоей избранницей…
— Уж не ты ли на это надеешься? — он усмехнулся, наблюдая за ней. Этот разговор немного отвлекал от боли, от лихорадочных мыслей, — обычный разговор, какой ему случалось вести множество раз с подобными ей. Ведь она такая же, как все эти девки, на которых не женятся, которых можно просто взять, когда появится желание, — как берешь чашу вина. Или не такая?
Она задумчиво посмотрела ему в глаза и спокойно улыбнулась, словно не заметив насмешки.
— Наверно, я была бы плохой женой. Потому что не стала бы ждать, пока ты вернешься с войны.
— Утешилась бы с другим?
— Пошла бы за тобою следом!
— Вот как… У вас женщины навязывают свою волю мужчинам? — Усмехаясь, он с любопытством взглянул ей в лицо. — Наверно, поэтому мы издавна побеждали вас, и так будет впредь.
Она не успела ответить. Послышались шаги, и, вынырнув из зыбкого сумрака, рядом замаячила чья-то мощная фигура.
— А, вот ты где! А я тебя все ищу…
Новоприбывший ступил к девушке, рывком обхватил ее за плечи.
— Хед еле… Иди сюда… — и, рассмеявшись, с силой прижал ее к себе. — Что, не признала?… Идем, согреешь мне постель…
— Прочь, акоене! — она яростно рванулась. — Я не хочу!
— Да ну? Вчера ты была поласковей!
— Оставь ее!..
— А ты что за… — тот замолчал на полуслове, встретив взгляд противника и одновременно почувствовав холод лезвия на своем горле. И взгляд, и сталь обещали верную смерть, но та, что во взгляде, была страшнее. Отшатнувшись, этруск отступил на несколько шагов.
— Это ты, римлянин… Ну что ж, уступаю…. — и, хрипло переведя дыхание, оскалился в ухмылке. — Бери ее себе, — верно, у вас в Риме нет таких красоток!
Они снова остались одни, в предрассветной тишине и полутьме. Он вернулся на то же место у стены, положил меч по левую руку — как теперь будет всегда. А девушка стояла, не шевелясь, не поднимая глаз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});