Павел Чибряков - Что-то… (сборник)

«Чего надо?», – снова спросил мужик уже более окрепшим голосом.

«Собирайтесь, милейший, – сказал Владимир Каземирович. – Пора».

«Чего „пора“? Куда это собираться?».

Владимир Каземирович подошёл к мужику почти вплотную и тихо сказал:

«Платить пора. Понравилось проституток резать? А за такие удовольствия тем паче надо платить».

На лице мужика появилось выражение страха.

«Вы из милиции?», – спросил он не понятно что выражающим тоном.

«Не-е, мил человек, – протянул Владимир Каземирович лже-успокаивающим тоном, резко сменив его на спокойно серьёзный: – Всё гораздо хуже».

Страх на лице мужика достиг максимально возможного уровня. Неожиданно схватив Владимира Каземировича за плечи, он оттолкнул его в сторону печи и попытался прорваться к двери мимо Глеба. Глеб с большим удовольствием воспользовался случаем, чтобы проявить свои способности, которые он обрёл (или они были раскрыты из него) на своей Работе. Мужик с тихим визгом ринулся от него в большую комнату, явно стараясь добраться до окна. Не добрался. Нагнав мужика, Глеб схватил его за шиворот и шёпотом приказал: «Одевайся», после чего спокойно наблюдал, как мужик торопливо натягивает на себя довольно грязные брюки. Больше никакого сопротивления он не оказывал.

Водитель фуры ничего не мог сделать, когда на дорогу, прямо под колёса его «МАН «а, выбежал мужик с обезумевшим выражением лица. Пока многотонная машина остановилась, она успела переехать человека передними и задними, двойными, колёсами тягача. Немолодой водитель, вызвав милицию по мобильному, опасливо взглянул на передавленное тело человека и к противной дрожи в ногах добавилась подкарауливающая слабость в коленях. Лицо мертвеца так и осталось искаженным смешанным выражением отвращения и ужаса.

Приехавшие милиционеры вскоре заметили, что руки «пострадавшего» вымазаны грязью вперемешку с кровью. Обойдя придорожные кусты, они обнаружили явно раскопанную яму, в которой лежал труп женщины со всклочено разорванными животом и маткой, из которой был вытащен зародыш, на котором виднелись следы ножевых ранений.

Двое милиционеров помоложе, как ни старались, не смогли удержаться от того, чтобы блевануть под ближайшие кусты. Пожилой полноватый майор – местный участковый, – довольно громко сглотнув, сказал:

«Это – Людка Гусева. Проститутка. Пропала пару недель назад. Блин! Неужели она собиралась третьего рожать?! Итак уже двух девчонок выродила, невесть зачем и кому».

«Похоже, кто-то был категорически против, и сделал ей наикрутейший аборт, – криво усмехнулся моложавый капитан. – А того, под машиной, не знаете?».

«Петька Климов. Живёт, то есть жил, на Автодорожной. Ни в чём таком, кроме алкоголизма, не замечен. В том числе и в интересе к бабам. Жена от него ещё год назад ушла. И правильно сделала, кстати. Пацана лучше растить подальше от такого папаши».

«Может быть, он от этого обозлился на женщин и убил эту как бы символично убивая жену?».

«А не сложновата ли психологическая мотивация для алкоголика?».

«Чёрт его знает!», – пожал плечами капитан.

«А вы уверены, что это он её убил?», – вступил в разговор совсем молодой сержант, более-менее очистив рот от блевотины.

Капитан с майором переглянулись, после чего, слегка пожав плечами, капитан сказал:

«Очевидно, что он её раскопал. Стало быть, он знал, где она закопана. Вывод?».

«Но почему он это сделал? И именно так».

И хотя вопрос сержанта не был никому адресован, на него, но так же в никуда, ответил участковый чуть повышенным слабым возмущением тоном:

«А хрен его знает!».

Возвращаясь в город (настоящий! ), Глеб и Владимир Каземирович молчали. Впрочем, они всегда, будучи вместе, по большей части, молчали. К тому же сегодня у них была для этого весомая причина – усталость. Не так-то просто – свести с ума человека тем, что он сделал, как бы не было сделанное им ужасно. Это ублюдок сломался только на зародыше; и то не потому, что осознал «двойное убийство», а просто от чувства омерзения. Его так и пропирало желание блевануть, да нечем было. Лениво вылезающие из разорванной брюшины его жертвы черви доконали его окончательно. Его даже выталкивать по машину не пришлось. Всё сам.

Когда они подъехали к дому Глеб, он, сказав «До встречи», вышел из машины, которая тут же отъехала, и некоторое время просто стоял во дворе. Хотя был уже не ранний вечер, но он был летний, так что во дворе всё ещё играли дети. Несколько молодых мам, следя за своими, и не только своими, чадами, сидели на лавочках близ игровой площадки. Как-то отстранённо, Глеб смог оценить, что их (не его, почему-то, а ИХ) двор, окруженный кирпичными «хрущёвками», довольно уютен.

Вот только его тенистость ничуть его не манила, играющие дети не пробуждали в нём чуть умильной радости, их мамаши, будучи одетыми в одежду, которая находилась где-то между определениями «домашняя» и «выходная», не вызывали в нём интереса. И ему не захотелось хотя бы слабо улыбнуться девчонке лет тринадцати, которая, когда он подходил к своему подъезду, вышла из него и придержала дверь, избавляя его от необходимости лезть в карман за связкой ключей. Хотя, конечно, он её поблагодарил спокойным тоном.

4

Взявшись за «рукопись» (рукопись – исключительно в том смысле, что это было написано рукой), Егор быстро понял, какой это бред. Такой, к которому больше всего подходит, по звучанию – особенно, слово «делириум». На первый взгляд, это была жуткая ахинея. Но потом становилось понятно, что в этом есть определенный смысл. Но наличие смысла только усугубляло ощущение бредовости в впечатлении от читаемого. И было совершенно не понятно, что с этим надо делать.

«… Это витает в воздухе. Иногда некоторые люди вдыхают это, и оно попадает в их лёгкие. Но потом оно не проникает в их кровь, как кислород или никотин, а пропитывает ткани лёгких, постепенно проникая в остальной организм. И тра-а-а-вит. Но люди этого не знают. Травятся, и не знают…

…Никто ничего не знает. Каждый знает «что-то». Многие думают, что знают «много». Они верят в это. Иначе они не могут. Кто готов, даже не признать, а просто осознать, что он ничего не знает? Никто. А значит – никто никогда ничего не будет знать…