Дана Посадская - Алтарь

Он подошёл к алтарю и опустился на колени. Несколько стёклышек тут же вонзились в него, распоров старую ткань. Но какое это имело значение?

— Господи, — прошептал он исступлённо, — Господи Боже, молю тебя, помоги. Просвети меня. Я ничего не знаю. Я так слаб, Господи, и дух мой немощен. Я не знаю, угодно тебе, или нет, то, что я тщусь совершить. Вразуми меня, Господи. Пошли рабу своему знамение, чтобы мог я узнать, какова твоя священная воля…

Его веки сомкнулись, а губы продолжали творить молитву. Вновь и вновь он шептал одни и те же слова. Он упал ничком, касаясь лбом холодного пола. Там тоже было стекло. Его лоб покрыли порезы. Липкие алые струйки потекли по его лицу, заливая глаза. Как от тернового венца, Господи…

Ни разу со дня встречи с Анабель, он ещё не молился так жарко, так неустанно.

— Знак, Боже. Пошли мне знак, — повторял в десятый, в тысячный раз, без устали.

Вдруг его влажные сомкнутые веки что-то опалило. Он медленно поднял звенящую голову. Глаза слезились, точно от сильного жара.

Перед ним, прямо над алтарём разливалось золотое сияние. Оно было ярким, как солнечный свет, но не слепило глаза. Напротив: чем дольше он на него смотрел, тем яснее и ярче видел всё вокруг. Грубые стены, грязный, замусоренный пол — всё стало иным, всё преобразилось в этом волшебном чистом мерцании.

И тогда он увидел её.

Она воспаряла над алтарём, вся в золотом лучистом ореоле. И он понял, что этот божественный свет исходил от неё. Дева в сияющих кипенно-белых одеждах, с белоснежными крылами за спиной.

И лицо её было белей и нежней лебяжьего пуха. Его строго обрамляли волны густых тёмных волос, отливавших червонным золотом. Лоб — высокий и чистый, как облака в вышине, у подножья ступеней, ведущих к райским вратам; глаза смотрят сурово, но ласково.

— Кто ты? — прошептал он. — Кто ты? Ангел или… или сама Пресвятая дева?

— Тебе не следует это знать, — промолвила тихо она. Голос её заставлял содрогаться его душу, как звуки органа во время полуночной мессы. — Я явилась к тебе, потому что ты молил Господа о знамении.

— Да… — отвечал он в экстазе. — Да. Но скажи…

— Ты хотел знать, — продолжала она непреклонно, — Можно ли спасти душу существа навеки проклятого, обладающего силой, которая противна Господу.

— Да… да…

Она покачала с укором головой.

— Устыдись, маловерный! Разве есть что-либо невозможное для Господа? Бесконечны воля его и милосердие.

— Да… да… я верую… верую, Господи!

— Ты можешь спасти ту, что обречена на вечные муки. Но она должна сама сделать выбор и отдаться воле Господа. Должна отвергнуть свою дьявольскую силу. Ты понял?

— Да! — закричал он, — да! — Его дело затряслось, заметалось, точно в припадке, и вновь обмякло, рухнуло ниц. Он смеялся и плакал, размазывая по лицу слёзы и кровь от порезов. — Да, Господи, да, да!

-

… Первым делом, разумеется, она избавилась от крыльев — и застонала от облегчения. Так, а теперь долой эти бесформенные белые тряпки. Она готова была содрать их вместе с кожей. И какая грубая ткань… о, да, конечно, простота и аскетизм. И волосы… этот унылый прямой пробор… Страшно представить, на что она была похожа. Иногда бывает весьма удобно, что не можешь видеть своё отражение.

А крылья? То ли голубиные, то ли лебединые. У этого монашка совершенно нелепые представления. Болезненный бред, иначе не скажешь. И подумать только, что ей пришлось выглядеть так, чтобы в точности им соответствовать… Ей!

И всё это только ради того, чтобы… А впрочем — с другой стороны — разве её это не позабавило?

10

Выбор

Анабель ощущала: что-то происходит. Какие-то нити рвались в её руках, как паутина, оставляя на пальцах липкие следы. Земля под ногами крошилась и таяла. Она не знала, она ничего не знала — лишь ощущала могильный холод и упругие удары в самое сердце, распятое, словно морская звезда. Какие-то силы вступили в игру — силы, с которыми были навек сплетены её корни. Корни, неумолимо тянувшие вниз — в никуда — в бездну, где плавился чёрный холодный огонь, и зарождались неизъяснимые вечные тайны, открытые лишь Энедине.

Она проснулась.

Или она не спала. И кто смог бы ответить — что в этом мире сон, а что явь?

Всё равно. Ей нужно идти. Он её ждёт.

Она шла в дурмане своим обычным путём — по веренице слепых тёмных зал, раздвигая руками тьму, как бархатные мягкие портьеры.

Вот, наконец, та зала. Всё как всегда. Она зажмурилась. Она уже вдыхала терпкий морозный воздух и запах сырой земли из того, другого, далёкого мира. Конечно, это была иллюзия. Но…

Что-то коснулось её плеча. Ледяные цепкие когти. Она обернулась.

За ней, словно тень, которой она не имела, стоял неподвижно Люций. О, Тьма. Проклятие. Снова Люций.

— Куда ты идёшь… Анабель? — спросил он; и даже её, такую же тёмную сущность, вдруг охватил щемящий страх.

Она посмотрела ему в глаза. И не увидела в них ничего.

— На этот раз ты не назвал меня маленькой, Люций.

Он промолчал. Его взгляд заскользил по её напряжённому телу. По опавшей неловко руке, по острому плечу и, наконец, по дрожащему узкому горлу, отливавшему молочно-голубым.

— Ты смотришь так, — негромко сказала она, — как будто хочешь выпить всю мою кровь — а затем сбросить вниз с самой высокой башни. Я была бы очень лёгкой, Люций, не так ли? Легче, чем капля крови. Легче пера с твоего берета.

Он продолжал молчать. Затем повернулся и тут же исчез. Исчез, как звезда за косматой тучей.

Она на секунду сжала горящие веки, ощущая, как режет мучительно грудь собственный вздох. Затем, не колеблясь, шагнула туда.

Она вошла в церковь.

И вновь ощутила то, что встречало её всякий раз ещё на пороге, ещё на границе между двумя мирами. То, что витало над алтарём, словно запах давно позабытых курений. Оно притаилось, как ядовитое жало, в каждом камне, облепленном мокрицами, в каждом осколке от разбитых витражей.

Что это было? Откуда ей знать. Она знала лишь то, что оно — чужое, бесконечно чужое Чёрному замку, Чёрному роду… и ей.

Может быть, именно это она и хотела разбить, уничтожить, испепелить в тот день, когда позволила собственной силе ураганом вырваться наружу и метаться по церкви, как бешеный тигр, жаждущий крови?

Она шла босыми ногами по стёклам, как по опавшей хрустящей листве. Скорее. Он её ждёт.

Но он не ждал.

Он стоял на коленях пред алтарём, зажмурив глаза, подставив лицо, как слепой, незримому свету, стиснув молитвенно руки и непрерывно качаясь в безумном непредсказуемом ритме.