Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

— Да ладно, Наташ, столько дел навалилось, туда-сюда летал, в соседний город пришлось смотаться, так что звонить — ну… сама понимаешь… — примирительно забубнил Паша, но его тон постепенно менялся, приобретая обиженно-наступательный оттенок. — Блин, я так намотался, ну просто… Да еще и тачку что-то клинит! Малыш, у нас че, пожрать ничего нет? А то я сунулся в холодильник…

Она его ударила.

Она не ожидала этого и совсем не хотела делать, но правая рука решила за нее, резко метнувшись вперед в хлестком ударе, и кожу на ладони мгновенно ожгло огнем — удар оказался очень крепким, а Пашкина щека была отнюдь не из пуха — крепкая, твердая, щетинистая.

Вначале она подумала, что сейчас Пашка даст ей сдачи или вовсе порешит — подобной ситуации никогда раньше не возникало — шутливые шлепки и дружеские подзатыльники не в счет. Потом Наташа испугалась: уж не убила ли она его, потому что Паша выглядел как человек, которого от сердечного приступа отделяют доли секунды.

— Паш, ты что? — неуверенно спросила она, растирая ладонь. — Пашик?

Паша с шипением выпустил воздух сквозь сжатые зубы, словно закипая изнутри. На его щеке, куда пришелся удар, горело яркое пятно, кожа же вокруг была белой, как молоко, утратив обычный смугловатый оттенок.

— Пашик, прости меня! — воскликнула Наташа, кидаясь мужу на шею, тряся его и теребя, гладя по лицу и целуя. — Пашик, ну прости! Я не хотела. Само получилось. Пашик, ну не злись! Сейчас я тебе ужин сделаю. Ну?! Ну, нечаянно я, ну!

Паша издал сдавленный хрип, будто вместо кающихся рук вокруг него обвился питон, и неловко обнял жену.

— Я работал, — сказал он голосом обиженного ребенка. — Пахал, как каторжный, думал — приду домой, жена встретит, накормит, а она мне по морде! А я ей денег принес.

Он высвободил одну руку, взял с тумбочки пачку денег и, раздвинув веером, протянул Наташе. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять: денег немного и хватит их ненадолго, но хорошо, что вообще что-то есть. Продолжая прижиматься к мужу, Наташа взяла у него деньги.

— А поесть дашь? — сказал он ей в шею.

Наташа, поняв, что время для извинений прошло, отпустила мужа и ушла на кухню.

После ужина она нагрела воды и вымыла посуду, потом расправилась с бельем, замоченным в ванне еще два дня назад (все прелести ручной стирки — стиральная машина давно пополнила список вещей «которые не работают»), а когда вошла в комнату, то увидела, что Паша спит на диване перед включенным телевизором. Несколько минут Наташа стояла и смотрела на мужа, на его полуоткрытый рот, на сильные пальцы, стиснувшие во сне диванную обивку, на крепкую шею и небольшой шрам на ней — память дворовых войн. Смотрела пристально и холодно. Потом выключила телевизор, быстро переоделась в тонкие темные брюки и майку, осторожно открыла входную дверь и так же осторожно закрыла ее за собой.

Непривычно было спускаться по темной лестнице с расшатанными перилами — непривычно, потому что никогда, вернее, очень давно не спускалась она по ней в это время. Поднималась — да, это было каждый вечер.

Выйдя из подъезда, Наташа огляделась. Страшновато и странно. Мир, давно ставший для нее чужим. Она чувствовала себя инопланетянином, долгое время разглядывавшим планету через хитроумные приборы и наконец решившимся на ней побывать. И то правда. Если в этот час она и смотрела на улицу, то только с «Вершины Мира». Теперь она с нее спустилась.

Наташа подняла голову. Окно в гостиной тускло светилось за задернутыми шторами. Оно, казалось, находилось невероятно высоко. Там, за шторами, муж, кухня, постель, завтрашний день… Она бросила быстрый взгляд на дальнюю или, как ее еще называли, «сквозную» дорогу — случайно, разумеется. По дороге медленно и печально ехал «запорожец», неприлично разрезая ткань ночных звуков грохотом, какой могла бы издавать старая косилка. Мирно. Безобидно. Обычно.

Наташа закурила, посмотрела еще раз на дорогу и пошла прочь, через дворы, по направлению к остановке.

Антология ночи. Цвета и звуки — все по-другому. Все, из чего состоит ночь, совершенно не похоже на то, из чего состоит день. Светлое время суток четко, голо, открыто, официально, мало теней, много солнца. Днем чувствуется возраст мира, чувствуется то, что называют современностью. В ночном же воздухе, будь это ночь в деревеньке, в небольшом городе, в мегаполисе, до сих пор носится первобытность, тьма всасывает все в себя, и огни от нее не спасают. Это та же тьма, что когда-то окружала лохматых прародителей человечества, прижимавшихся к стволам деревьев и вслушивавшихся в звуки ночного леса, но теперь она стала опасней. Люди живут в ней по-разному: одни закрываются в квартирах, а других тьма гонит на улицу, одни идут по освещенным дорогам, сидят в барах, едут в транспорте, другие бродят среди теней, довольные тем, что их не видят. Даже склад ума может меняться ночью.

Наташа шла растерянная. Уже очень давно она не ходила вот так ночью, без цели. Не с работы домой. Просто так. Юность, ночные дворы, друзья и подруги, упивающиеся вином собственной молодости, сумасшествия, разборки, песни — все это казалось бесконечно далеким. Она смотрела на прохожих и машинально пыталась оценить их материальное положение, прикинуть, что бы они могли купить в ее павильоне и не покупали ли раньше. Она смотрела вокруг и видела покупателей. Это приводило ее в ужас. Наташа вспомнила об одной знакомой из ЖЭКа, которая всех людей вокруг называла не иначе, как «ответственными квартиросъемщиками». Тогда она смеялась, узнав об этом. Теперь ей было не смешно.

Наташа не знала, куда идет, и от легкого страха перед неизвестностью ее слегка мутило. В лабиринтах дворов, которые она проходила один за другим, слышались крики и смех, окна горели ярко, и огни на «Вершине Мира» давно затерялись где-то среди них — уже не найдешь. Она проходила мимо подъездов и оставленных до утра темных машин. Проходила мимо воплей, звона бутылок, хлопков петард, лая растревоженных собак, драк, потоков мата, едва видимых облаков сигаретного дыма и обрывков песен. Проходила мимо мест, в которых те, кто не желал сидеть в квартирах среди домашнего уюта, общался с ночью, возлагая на ее алтарь накопившиеся за день мысли, удачи и обиды.

В одном из дворов на скамейках под старой выбивалкой пели Цоя, так же, как и в те времена, когда Наташа тоже сидела в подобных компаниях, только эти ребята были гораздо младше той Наташи. Пели «Легенду». Она остановилась неподалеку и слушала, снова, как когда-то давно, подумав, до чего удивительно подходят к ночи звуки гитары. Компания не обратила на нее внимания — только пара недовольно-оценивающих взглядов да сердитый шепоток — понятное дело — такие компании — свой маленький мир, и никто не любит, чтобы в него вторгались чужие. Наташа слушала до тех пор, пока «Легенда» не сменилась «Родиной» ДДТ. Тогда она с неохотой ушла.