Вне времен - Говард Лавкрафт
Прежде я всегда, пожалуй, весьма скептически относился к утверждениям, что будто бы в момент смерти человека или в коматозном состоянии на сетчатке глаза запечатлеваются сцены и предметы, виденные им последними; но довольно было мне заглянуть в лупу, чтобы сразу же понять, что там, в выпученных остекленевших глазах этого чудовищного порождения веков, читается вовсе не отражение зала мумий, в котором мы находились, но некое особое изображение. Ошибки быть не могло — на сетчатке давно отжившего глаза смутно проглядывался сложный образ, и нельзя было сомневаться, что в нем представлено было то последнее, на что смотрели эти глаза при жизни — неисчислимые тысячелетия назад. Мне показалось, что изображение постепенно угасает, и я лихорадочно принялся вертеть в руках оптический мой аппарат, желая сменить линзу. В конце концов, должен же этот образ быть достаточно ясным и резко очерченным — ведь при всей своей микроскопичности он оказался способным воздействовать на людей, попытавшихся использовать злое заклятие или совершить еще какое-то злонамеренное действие, настолько сильно, чтобы испугать их буквально до смерти. Установив самую мощную динзу, я и в самом деле смог разглядеть многие прежде неразличимые детали, в то время как все остальные тесно окружили меня, утопая в потоке слов и восклицаний, которыми я пытался обрисовать увиденное мной.
Но ведь и было же чему поразиться! В наше время, в 1932 году, в современном городе Бостоне, человек смотрел на нечто таинственное, принадлежащее неизвестному и бесконечно чуждому миру — миру, исчезнувшему с лица земли и изгладившемуся из нормальной человеческой памяти многие тысячелетия тому назад. Моим глазам предстало обширное помещение — огромный зал в циклопическом каменном строении, и я, казалось, смотрел на него, стоя в одном из его углов. Стены зала были испещрены резными изображениями столь ужасного характера, что даже в этом несовершенном отражении беспредельная их кощунственность и демонизм вызвали у меня дурноту. Невозможно допустить, чтобы исполнившие эту работу резчики были просто людьми или видели когда-либо в глаза хоть одно человеческое существо — созданные ими образы дышали неистовой, безмерной злобой. В середине зала виднелось подобие колоссального люка, распахнутого настежь как бы для того, чтобы позволить кому-то выйти наружу. Тот, кто должен был выйти — или уже вышел, — видимо, уже предстал испуганному взору ночных правонарушителей, когда внезапно открылись глаза мумии; но под моими линзами пока что расплывалось едкое темное пятно.
Я изучал правый глаз, применив самое сильное увеличение, когда случилось то, что потрясло меня окончательно. Мгновение спустя мне уже хотелось на том и закончить обследование. Но страсть открытия, откровения взяла верх, и я обратил свои мощные линзы на левый глаз мумии, надеясь обнаружить на его сетчатке более отчетливое изображение. Руки мои, трясущиеся от возбуждения и неестественно, словно покоряясь чьей-то злой воле, непослушные мне, медленно двигались, наводя оптику на фокус, но моментом позже я уже понял, что и в самом деле здесь изображение менее тускло, чем в другом глазу. В каком-то мучительном проблеске я различил нечто нестерпимое для взгляда — оно вздымалось в гигантском люке циклопической, незапамятно древней гробницы исчезнувшего мира — и я, издав нечленораздельный вопль, которого даже не устыдился, едва не лишился чувств.
Когда я оправился от потрясения и снова припал к оптике, в другом глазу монструозной мумии нельзя было различить ничего. Впрочем, я уже и не находил в себе сил снова увидеть чудовищное существо, и оптикой занялся сержант Киф. Я же благодарил все силы космоса за то, что мне не пришлось заглянуть в глаза мумии хоть минутой раньше. И я должен был собрать всю свою решимость, а также подвергнуться настойчивой атаке присутствующих, чтобы приступить к рассказу о том, что довелось мне увидеть в этот ужасный момент откровения. Поистине я рта не мог раскрыть, пока мы все не сошли вниз, в контору — подальше от образа адского создания, которое просто не имело права на существование. Ибо я уже начал ощущать в своем мозгу средоточие самых диких и фантастических представлений о мумии и ее остекленевших, выпученных глазах — ведь в них отражался некий род демонического сознания, навсегда вобравшего в себя то, что ему пришлось вдруг увидеть, и тщетно пытающегося пронести страшное послание через бездны времен. Это явно грозило мне безумием — но, в конце концов, подумал я, мне легче будет избежать этого, если рассказать другим о том, что я увидел, пусть и вполовину.
Собственно, рассказ мой и не был долог. В глазах мумии я увидел отражение вываливающегося из широкого зева люка, занимавшего середину циклопической гробницы, столь ужасного бегемотоподобного чудовища, что сразу отпали сомнения в его способности убивать все живое уже одним своим видом. Даже сейчас мне недостает слов, чтобы описать его. Я мог бы назвать его гигантской тварью — со щупальцами — с хоботом — с глазами спрута — полуаморфным — перетекающим — наполовину чешуйчатым, наполовину покрытым кожаными складками — брр! Но ничто из сказанного не могло бы даже в малой мере очертить весь внушаемый им омерзительный, кощунственный, невообразимый для человека, внегалактический ужас и всю неописуемую злобность этого угрожающего всеобщей гибелью порождения мрачного хаоса и безграничной ночи. Когда я пишу эти строки, возникающий в моем мозгу образ вновь отбрасывает меня, обессиленного и расслабленного, назад, в те жуткие минуты, и вызывает во мне приступ тошноты. Рассказывая обо всем увиденном собравшимся в конторе людям, я напрягал все силы, чтобы вновь не лишиться сознания, вернувшегося ко мне после мгновенного обморока.
Не менее были потрясены и мои слушатели. В течение целой четверти часа никто из них не посмел поднять голос выше робкого шепота; слышались испуганные, уклончивые ссылки на ужасные легенды из «Черной книги», на недавние газетные сообщения о культовых волнениях, на зловещие предшествующие инциденты в музее. Этот Гхатанотхоа… Даже самое малое, в меру искусное изображение его грозило окаменением — жрец-еретик Т’йог — подложный свиток — жрец так и не вернулся назад — истинный свиток, способный полностью или частично снять жестокие, злобные чары — дошел ли он до наших дней? — жуткие, кровавые культы — подслушанные в музее фразы — «Никто как он» — «Он тогда взглянул в его глаза» — «Он знает все, хотя и не может ни видеть, ни чувствовать» — «Он пронес память через века» — «истинный свиток освободит его» — «только он может сказать, где найти
