Перстень Тота - Дойл Артур Конан
Эти слова уязвили меня, и я заговорил в резком тоне. Как вы понимаете, мы уже отъехали от Уилсдена, так как разговор наш занял какое-то время. Не в силах сдержать свой гнев, я впервые в жизни сурово отчитал брата. Наверное, было бы лучше, если бы я делал это раньше да почаще.
— Мужчина! — воскликнул я. — Слава Богу, хоть твой друг-приятель это подтверждает, а то бы никому в голову не пришло: ни дать ни взять барышня- институтка! Да во всей Англии не найти зрелища более презренного, чем ты в этом девичьем передничке!
Будучи человеком самолюбивым, мой брат густо покраснел и поморщился от насмешки, как от боли.
— Это просто плащ,- сказал он, срывая его с себя.- Надо было сбить легавых со следа, и у меня не было другого способа. — Сняв женскую шляпку с вуалью, он сунул ее и плащ в коричневый саквояж. — Все равно до прихода кондуктора мне это не понадобится.
— Тебе это не понадобится никогда! — воскликнул я и, схватив саквояж, изо всех сил швырнул его в открытое окно. — Пока это от меня зависит, ты больше не будешь обряжаться бабой! Если от тюрьмы тебя спасает только этот маскарад, что ж, тогда в тюрьму тебе и дорога.
Вот как надо было с ним разговаривать! Я сразу же ощутил, что преимущество на моей стороне. Грубость действовала на его податливый характер куда сильнее, чем любые мольбы. Щеки его залила краска стыда, на глазах выступили слезы. Маккой тоже увидел, что я беру верх, и вознамерился помешать мне воспользоваться моим преимуществом.
— Я его друг и не позволю вам его запугивать, — воскликнул он.
— А я его брат и не позволю вам губить его, — ответил я. — Наверное, тюремный срок — это лучший способ разлучить вас, и уж я постараюсь, чтобы вам дали на всю катушку.
— Ах, так вы собираетесь донести? — вскричал он, выхватывая револьвер. Я бросился вперед, чтобы перехватить его руку, но, поняв, что опоздал, отпрянул в сторону. В тот же миг он выстрелил, и пуля, предназначенная для меня попала прямо в сердце моему несчастному брату.
Он без стона рухнул на пол купе, а Маккой и я, одинаково объятые ужасом, с двух сторон склонились над ним в тщетной надежде увидеть какие-нибудь признаки жизни. Маккой по-прежнему держал в руке заряженный револьвер, но неожиданная трагедия на время погасила и его ненависть ко мне, и мое возмущение им. Он первым вернулся к действительности. Поезд в тот момент почему-то шел очень медленно, и Маккой понял, что у него есть шанс спастись бегством. В мгновение ока он оказался у двери и открыл ее, но я был не менее проворен и одним прыжком настиг его; мы оба сорвались с подножки и покатились в объятиях друг друга по крутому откосу. У подножия насыпи я ударился головой о камень и потерял сознание. Очнувшись, я увидел, что лежу в невысоком кустарнике неподалеку от железнодорожного полотна и кто-то смачивает мне голову мокрым носовым платком. Это был Спарроу Маккой.
— Вот так, не смог бросить вас тут одного, — сказал он. — В один день запятнать себе руки кровью вас обоих я не хочу. Спору нет, вы любили брата. Но и я любил его ничуть не меньше, хоть вы и скажете, что проявлялась моя любовь довольно странно. Как бы то ни было, мир без него опустел, и мне теперь все равно, сдадите вы меня палачу или нет.
Падая, он подвернул лодыжку, и мы еще долго сидели там, он- с поврежденной ногой, я — с больной головой, разговаривая, покуда моя злость не начала постепенно смягчаться и превращаться в некое подобие сочувствия. Что толку мстить за смерть брата человеку, которого она потрясла так же, как и меня? Тем более что любое действие, предпринятое мною против Маккоя — я все лучше осознавал это, по мере того, как мало-помалу ко мне возвращалась ясность мысли, — неизбежно ударит бумерангом по мне и моей матери. Как могли бы мы добиться его осуждения, не сделав при этом достоянием гласности все подробности преступной карьеры моего брата? А ведь этого-то мы больше всего и хотели избежать. В действительности не только он, но также и мы были кровно заинтересованы в том, чтобы дело это осталось нераскрытым, в вот из человека, жаждущего отомстить за преступление, я превратился в участника сговора против правосудия. Место, где мы спрыгнули с поезда, оказалось одним из фазаньих заповедников, которых так много в Англии, и пока мы наугад брели по нему, я волей-неволей обратился к убийце моего брата за советом: возможно ли скрыть истину?
Из его слов я вскоре понял, что, если только в карманах моего брата не окажется документов, о которых нам ничего не было известно, полиция не сможет ни установить его личность, ни понять, как он там очутился. Его билет лежал в кармане у Маккоя, равно как и квитанция на кое-какой багаж, оставленный ими на вокзале. Подобно большинству американцев, мой брат посчитал, что будет проще и дешевле приобрести весь гардероб в Лондоне, чем везти его из Нью-Йорка, и поэтому его белье и костюм были новые и без меток. Саквояж с плащом, который я выбросил в окно, возможно, упал в густые заросли куманики, где и лежит по сей день, а может быть, его унес какой-нибудь бродяга. Не исключено, что его передали в полицию, которая не сочла нужным сообщать об этой находке репортерам. Мне, во всяком случае, не попалось ни слова об этом в лондонских газетах. Что касается часов, то это были образцы из того набора, который был подарен ему в деловых целях. Может быть, он вез их с собой в Манчестер в тех же деловых целях, но… впрочем, поздно уже вдаваться в это.
По-моему, полицию нельзя винить в том, что она не напала на верный след Я плохо представляю себе, как бы она могла это сделать. Был только один маленький ключ к разгадке, совсем-совсем маленький. Я имею в виду то круглое зеркальце, которое нашли в кармане у моего брата. Ведь не так уж это обычно чтобы молодой человек имел при себе подобную вещицу, верно? Но картежник, играющий на деньги, объяснил бы вам, для чего нужно такое зеркальце шулеру. Если тот сядет не вплотную к столу и незаметно положит на колени зеркальце, он сможет подсмотреть все карты, которые он сдает партнеру. А зная карты партнера как свои собственные, шулер без труда обыграет его. Зеркальце — это такая же часть шулерского оснащения, как резинка с зажимом под рукавом у Спарроу Маккоя. Обрати полиция внимание на зеркальце, обнаруженное в кармане убитого, да свяжи она этот факт с недавними проделками шулеров в отелях, и следствие ухватилось бы за конец ниточки.
Ну вот, собственно, и все объяснение. Что было дальше? В тот вечер мы, изображая из себя двух любителей дальних прогулок, остановились в ближайшей деревне — ее название, кажется, Эмершем, — а потом без всяких приключений добрались до Лондона, откуда Маккой отправился в Каир, а я — обратно в Нью-Йорк. Моя матушка скончалась полгода спустя, и я рад, что до самой своей смерти она так и не узнала о случившемся. Она пребывала в счастливом заблуждении, что Эдуард честно зарабатывает себе на жизнь в Лондоне, а у меня не хватило духу сказать ей правду. То, что от него не приходило писем, ее не тревожило: он ведь никогда их не писал. Умерла она с его именем на устах.
И последнее. Я должен попросить Вас, сударь, об одном одолжении, и если Вы сможете оказать его мне, я приму его как ответную любезность за все это объяснение. Помните то Евангелие, что нашли у насыпи? Я всегда носил его во внутреннем кармане, и оно, должно быть, выпало во время моего падения. Эта книжечка очень дорога для меня: ведь это семейное Евангелие, на первом листе которого мой отец собственной рукой записал даты появления на свет меня и моего брата. Не смогли бы Вы вытребовать это Евангелие и переслать его мне? Ведь ни для кого, кроме меня, оно не представляет никакой ценности. Если Вы отправите его по адресу: Нью-Йорк, Бродвей, библиотека Бассано, г-ну X, оно наверняка придет по назначению».
ПОДЪЕМНИК
Офицер авиации Стэгнейт должен был чувствовать себя счастливым. Он прошел через всю войну без единой царапины; у него была отличная репутация, и к тому же он служил в одном из самых героических родов войск. Лишь недавно ему исполнилось тридцать, и впереди его ожидала блестящая карьера. И, главное, рядом шла прекрасная Мэри Мак-Лин, и она обещала пройти с ним рука об руку всю жизнь. Что еще нужно молодому человеку? И все же на сердце у него было тяжело.
