Роман Лерони - Багряный лес

— О! — выдохнул от удивления Ашигар, которого не пригласили к столу, но оставили в шатре. Он что-то сказал на своем языке Ассандеру.

Шах перевел:

— Мой помощник восхищается твоей мудростью и говорит, что тебе было бы не позорно быть поэтом, а не воином.

— А Ашигару не терпится увезти мою голову в свой аул, чтобы хвастаться, какого мудрого и умного офицера ему удалось победить?

Душманы недоуменно переглянулись и рассмеялись. Смеясь, Ашигар похлопывал себя по коленям, а перестав смеяться сказал с улыбкой на заросшем до самых глаз лице:

— Я уже жалею о своих словах, солдат… Если я возьму твою голову без тела — она будет молчать, а в этом мало развлечения.

Его заставил замолчать Ассандер, повелительно подняв руку:

— Мой помощник — хороший и исполнительный воин, но он глуп настолько, что порой не замечает, насколько иногда бывает мудр. Слава аллаху, что у него такие прозрения бывают очень редко, иначе я бы приказал сбросить его с горы: мне не нужен мудрец, а нужен солдат.

Ашигар почтительно, даже с торопливой благодарностью, поклонился.

— Он сказал о том, — продолжал Ассандер, — что хотел сказать тебе я. Мало толку только от одной головы, которую отдадут детям, и они будут нею играть, учась обращению с будущими врагами. Я предлагаю тебе, майор, службу у себя, свое покровительство, свою щедрость и дружбу. Я дам тебе дом и жен, на каких только укажет твой взгляд. Твоих детей я буду считать своими племянниками, а дочерей отдам в жены лучшим своим воинам. Ты достаточно мудр, чтобы знать, как устроится твоя жизнь после твоего согласия. Но не торопись с ответом: человек мудр только тогда, когда его голова полна мыслей, и он же полный глупец, если его мысли торопятся, как пули, словами сорваться с его длинного языка.

Принесли еще мяса, горячего, ароматного. Ассандер не стал его есть, а пододвинул поднос с едой пленнику, который исполнял роль гостя. Саша не стал ждать повторного приглашения, понимая, что только новые силы позволят ему остаться в живых. Он стал есть, запивать сладким вином и чаем. Он уже насытился, но съел еще немного, про запас — в горах мороз забирает много сил у человека, делая это с тройным усердием.

Дальше разговор пошел на более отвлеченные темы, и большая его часть принадлежала оживленной беседе душманов, которые говорили на своем языке.

Когда Саша помыл руки, показывая этим, как требовал обычай, что уже сыт, шах указал на его босые ноги.

— Горы не любят голые ноги, майор.

— К сожалению, шах, здесь не нашлось той обуви, которая смогла бы не так сильно беспокоить мои раны, так, как делают это грубые солдатские ботинки. В них я не способен сделать ни единого шага.

Ассандер тотчас что-то приказал своему помощнику, и тот поспешно вышел.

— А в седле держаться сможешь?

— В этом нет необходимости, шах. Я обдумал твое предложение, и благодарю тебя за доброту, щедрость и внимание. Трудно вспомнить подобное гостеприимство. Мой ответ будет таков: я только заминирую для тебя дорогу.

Его сотрапезник насупил густые брови и долго массировал пальцами переносицу, размышлял.

— Твой ответ, майор, — очень медленно начал говорить Ассандер, словно не мог сразу освободиться от цепких мыслей, — ничуть меня не оскорбил. Согласись ты на мое предложение, я был бы рад, но только наполовину: предавший однажды, предаст и в последующем. Я не доверял бы тебе полностью. Верны только те собаки, которых вырастил только ты. — Он встал и вылил в огонь очага вино из своей чаши. Дорогое убранство шатра утонуло во мраке, но угли, выпарив влагу, потеснили темноту рубиновым сиянием. — Даже самый жаркий костер должен когда-нибудь погаснуть. Ты сделал свой выбор, и я уважаю его за правильность, и тебя — за мужество. Это был твой последний ужин. Ты сделаешь свою работу, а потом умрешь.

Он пошел к выходу из шатра, но. откинув полог, остановился:

— Ты уйдешь из жизни легко, как воин — в этом тебе мое слово.

Ассандер ушел, не попрощавшись.

Саша оставался в одиночестве недолго. Он успел только бросить в затухающий костер немного хвороста и специальной смолы, с помощью которой разжигали костры даже из сырого топлива, когда вошел Ашигар. Помощник шаха бросил на расстеленные ковры коробки, которые, упав, раскрылись, вывалилась спортивная обувь.

— Выбирай, майор.

Пока Лерко перебирал обувь, подыскивая более прочную и необходимого размера, Ашигар стоял над ним.

— Шевелись, сын дэва! — подгонял он, правда, особой злобы в его словах не было, скорее всего, звучало сожаление. — Плохая обувь, — сочувствовал он, и тут же успокаивал: — Зачем мертвецу хорошая? Пусть эти тряпки достанутся волкам и шакалам, чем прочный ботинок или сапог, который еще послужит воину…

Терпя сильную боль, Александр обул черные, легкие, с виду очень прочные спортивные ботинки, которые могли с успехом использоваться альпинистами — из всех предложенных они были самыми лучшими, хотя и великоваты. Последнюю неприятность он устранил, надев две пары длинных шерстяных носков, которые Ашигар принес ему после первой же просьбы. Ворс шерсти впивался в свежие раны, тревожил их, и когда Александр попытался встать на ноги и пройтись по шатру, он не смог сдержать громкого стона. Боль была невыносимой, но его конвойный не желал тратить лишнего времени, необходимого пленнику, чтобы привыкнуть, приручить боль:

— Ступай! — крикнул он, подкрепляя свой приказ ударом приклада. — Ассандер не любит ждать.

Весь перевал был скрыт бушующим снежным бураном. Летящая снежная каша была настолько плотной, что весь окружающий мир утонул в однообразной белесой мгле, размывающей границу между землей и небом. Воткнутые в снег факелы горели слабо на сильном ветру, гудели короткими языками пламени, указывая дорогу не сколько светом, а именно этим гудением.

Пленник шел по колено в снегу, ориентируясь по факелам, которые на расстоянии пяти шагов неожиданно выныривали из подвижной стены снегопада. Было морозно, снег был мягким и идти по нему было нетрудно, надо было лишь стараться не столкнуться с людьми, которые торопливо по лагерю, навьючивая лошадей, готовя снаряжение к дальнему переходу.

— Стой, — приказал Ашигар.

Толкая стволом автомата в спину, он загнал пленника в небольшую палатку, освещенную ярким светом электрического фонаря, подвешенного почти в самом верху опорного шеста. Ветер раскачивал палатку и шест, бился о брезент с таким шумом, что надо было кричать, чтобы расслышать друг друга. Свет фонаря метался, выхватывая из темноты сложенные один на один, почти в высоту человеческого роста, продолговатые зеленые ящики. Рядом с ними он увидел Еву. Женщина была бледна и с надеждой смотрела на Александра своими странными глазами, в которых никогда не гас зеленоватый свет.