Хилари Мантел - Чернее черного

— У меня руки покалывает, — сказала она. — А ноги, когда я пытаюсь идти домой, ноги ведут меня в другую сторону. Пальцы и мышцы рук сводит судорогой. Иногда я даже не могу пользоваться ножом и вилкой.

— И?.. — спросил доктор.

— Ем ложкой.

— Маловато информации, — заметил врач. — А руками вы есть не пробовали?

Она поняла, что он пошутил. Я стерплю, подумала она. Я не стану оскорблять свою силу предсказаниями его судьбы. Я буду спокойна, я постараюсь и буду вести себя как все.

— Знаете, моя подруга считает… — И она поведала ему теорию Колетт.

— Женщины! — воскликнул врач. — Все вы считаете, что у вас рассеянный склероз! Не представляю, почему вы все так мечтаете очутиться в инвалидных колясках. Снимите обувь, пожалуйста, и встаньте на эти весы.

Эл попыталась стащить сандалии. Но они не двигались с места, ремешки впились в кожу.

— Простите, простите, — повторяла она, наклонившись, чтобы расстегнуть пряжки и отлепить ремешки.

— Скорее, скорее, — торопил врач. — Люди ждут.

Она сбросила туфли и встала на весы. Изучила краску на стене, а затем, собравшись с духом, взглянула вниз. Но из-за живота не смогла разглядеть цифры.

— О боже, боже, — запричитал врач. — Сдайте медсестре анализ мочи. Вы, вероятно, диабетик. Думаю, мы должны проверить ваш уровень холестерина, хотя не понимаю, с какой стати. Дешевле было бы отправить полицейского, чтобы он конфисковал у вас чипсы и пиво. Когда вы в последний раз мерили давление?

Она пожала плечами.

— Сидите, — велел он. — Не трогайте обувь, времени нет, наденете, когда выйдете. Закатайте рукав.

Эл коснулась своей теплой кожи. На ней была футболка с короткими рукавами. Ей совсем не хотелось обращать на это внимание.

— Он закатан, — прошептала она.

Врач застегнул манжету на ее плече. Другой рукой принялся накачивать воздух.

— О боже, боже. Где ж вы раньше-то были. — Он посмотрел снизу вверх, в лицо Эл. — И к тому же, вероятно, проблемы со щитовидкой. — Он отвернулся и застучал по клавиатуре. — Смотрю, вы у нас впервые, — сказал он.

— Так и есть.

— Вы ведь не лечитесь в двух местах, а? Потому что человек в вашем состоянии должен два раза в неделю посещать врача. Вы не ходите на сторону, а? Не лечитесь у другого врача? Потому что если лечитесь, вам это с рук не сойдет. Система все отслеживает.

У нее разболелась голова. Она ощупала ее, словно пытаясь отыскать корявую нить старого шрама. Я заработала его в прошлых жизнях, думала она, когда работала поденщицей в поле. Я провела годы с согнутой спиной и опущенной головой. Целую жизнь, две, три, четыре жизни. Работниц всегда не хватает.

Врач перестал стучать по клавишам.

— Будете пить эти таблетки, — сказал врач. — Они от давления. Запишитесь к медсестре на повторный осмотр через три месяца. Эти — для щитовидки. Одну в день. Всего одну, не забудьте. Увеличивать дозу не надо, мисс, э-э-э, Харт, потому что этим вы окончательно доконаете свою эндокринную систему. Ну вот и все.

— А вы, — спросила она, — сами будете меня смотреть? Не очень часто, конечно?

— Там видно будет, — ответил врач, кивая и жуя губу.

Но кивал он вовсе не ей. Он уже думал о следующем пациенте, и, стерев ее с экрана компьютера, он тем самым стер ее из своей головы и нацепил заученную бодрую улыбку.

— Ах да. — Он потер лоб. — Погодите, мисс Харт — у вас ведь нет депрессии, а? А то мы это дело быстро вылечим, знаете ли.

Когда Колетт увидела, как Эл шаркает по коридору в зал ожидания, стараясь не потерять расстегнутые сандалии, она отбросила журнал, убрала ноги со стола и вскочила, ловко, как танцовщица. Она подумала, как приятно весить меньше! Диета Эл работала, хоть и не для Эл.

— Ну? Так у тебя склероз или нет?

— Не знаю, — ответила Эл.

— Что значит, не знаю? Ты пошла к врачу с прямым вопросом, и я думала, ты выйдешь от него с прямым ответом, да, черт побери, или нет.

— Все было не так просто, — защищалась Эл.

— Что за врач был?

— Лысый и противный.

— Понятно, — сказала Колетт. — Застегни тапки.

Эл согнулась в том месте, где должна была быть талия.

— Мне не достать, — жалобно сказала она.

У стойки в регистратуре она поставила ногу на свободный стул и наклонилась. Регистраторша постучала по стеклу. Тук-тук, тук-тук. От испуга Эл вздрогнула, ее тело заколыхалось; Колетт подперла ее, чтобы выпрямить.

— Пойдем уже.

Эл похромала быстрее. Когда они дошли до машины, она открыла дверцу, плюхнула правую ступню на порог и застегнула сандалию.

— Хватит, залезай, — сказала Колетт. — В такую жару ты помрешь, пока справишься со второй.

Эл взгромоздилась на сиденье, удерживая левую туфлю большим пальцем ноги.

— Я могла бы предсказать ему будущее, — сообщила она, — но не стала. Он говорит, у меня, наверное, что-то со щитовидкой.

— Он дал тебе план диеты?

Эл захлопнула дверцу. Она отчаянно пихала опухшую ступню в туфлю.

— Я совсем как Золушкина сестрица, — пожаловалась она. Достала влажную салфетку и принялась неловко теребить пакетик. — Девяносто шесть градусов — это уж слишком для Англии.

— Дай сюда. — Колетт отобрала пакетик и разорвала его.

— А соседи почему-то считают, что это я виновата.

Колетт ухмыльнулась.

Эл вытерла лоб.

— Тот врач, я видела его насквозь. Его печень уже не спасти. Так что я ничего ему не сказала.

— Почему?

— Бессмысленно. Хотела сделать доброе дело.

— Да брось ты эту чушь! — воскликнула Колетт.

Они остановились у дома номер двенадцать.

— Ты не поняла, — сказала Эл. — Я хотела сделать доброе дело, но у меня не вышло бы. Мало быть просто хорошей. Мало терпеливо сносить обиды. Мало быть… сдержанной. Надо сделать доброе дело.

— Зачем?

— Чтобы Моррис не вернулся.

— А с чего ты взяла, что он вернется?

— Та кассета. На которой он говорил с Айткенсайдом о соленьях. У меня руки и ноги покалывало.

— Ты не сказала, что это связано с работой! Значит, мы прошли через все это напрасно?

— Ты ни через что не проходила. Это мне пришлось слушать, как вонючий старый алкаш критикует мой вес.

— Он не выдерживает никакой критики.

— И хотя я могла рассказать ему о его будущем, я не стала. Доброе дело подразумевает — я знаю, ты не понимаешь, так что заткнись, Колетт, ты должна выучить кое-что. Доброе дело подразумевает, что ты принесешь себя в жертву. Или дашь денег.

— Где ты набралась этой чуши? — спросила Колетт. — На уроках религии в школе?

— У меня не было уроков религии, — отрезала Элисон. — По крайней мере, после того, как мне исполнилось тринадцать. Меня выгоняли в коридор. На этих уроках Морриса и компанию вечно тянуло материализоваться. Вот меня и выгоняли. Но дело не в образовании. Я знаю разницу между добром и злом. Уверена, я всегда ее знала.