Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

Исходя из этого, некоторые пришли к тому, что поняли: появление людей вовсе не шутка, но пророчество. Некоторые видели в людях воплощение новых грядущих форм бытия — существ с холодной душой, которые, будучи не лишены созидательных сил, смогут продолжать существование, в то время как другие способы существования станут невозможными. Некоторые строили предположения, даже в самую раннюю пору появления людей, что может наступить время, когда все живое приобретет стабильность формы и энергию бесконечно воспроизводить себя. Некоторые догадывались, что, кто бы из Творцов ни создал человека, как предполагалось, из субстанции своего собственного существа, но он нашел ту трансформацию, которая позволит этим творениям продолжать жить после того, когда все остальные Творцы исчерпают себя и превратятся в ничто. В поисках открытия постоянства, возражали некоторые, этот Создатель победил логику постоянного потока, тем же, что он открыл смерть и рождение, этот Творец победил логику распада и разрушения. Но никто не знал, кто из Творцов создал человека, или как это было сделано, или для чего.

Во всех этих рассуждениях таилась опасность. И она заключалась в том, что можно поверить в какой угодно вариант, и он может стать истинным, поскольку в него верят. Иные говорили, образец перемен, который предшествовал Созданию, вовсе не был постоянным, немногие клялись, что он всего лишь иллюзия, вызванная страхом и верой. Сторонники этой теории вопили, обращаясь к каждому и ко всем, что замутнение Золотого Века происходит по вине Создателей. А будущее, которое казалось написанным в образе человека, стало бы настоящим будущим только в том случае, если бы Творцы были достаточно слабы и глупы, чтобы в него поверить.

Но мир менялся.

Племя хладнокровных людей с холодными душами процветало и размножалось, и мир вокруг них изменялся, чтобы быть переделанным по тому образцу, который подходил к их способу существования.

К тому времени большая часть Иных, которые были носителями человеческого облика по чьей-то причуде, или химерически соединили в себе черты человека и фантастического существа, подчинились давлению неизбежности, или того, что они считали неизбежностью. Некоторые заботились о том, чтобы спастись от смерти, другие в некоторой степени сохранили свою власть над очертанием и формой. Но почти все меньшие существа Золотого Века полностью согласились стать людьми, или чем-то очень их напоминающими, когда наступил конец Золотого Века.

* * *

В истинном Золотом Веке не было загадок и тайн, не было задаваемых вопросов, а значит, и не надо было искать ответов, но, когда Золотой Век стал подходить к концу, мир сделался полон загадок, тайн и дилемм. Почему происходят перемены? Какие возможности они предлагают, и что за опасности создают? Является ли неудача великих Творцов взять на себя заботу о судьбе необходимостью или слабостью? Должен ли Создатель использовать ту мощь, которой располагает, ради простой радости ею распоряжаться или вместо того он должен накапливать энергию?

Те из Иных, которые считали человеческое состояние бытия болезненным и ужасным, стали испытывать горечь страха, что мир будет медленно и неуклонно меняться, пока он не окажется наполнен человеческими существами, механически воспроизводящими свой низкий вид, в то время как те превосходящие людей и совершенные формы жизни начнут медленно исчезать.

Эти индивидуалисты-Создатели, некоторые из них великие, а другие малые — сделались любознательными. Они добывали знания своими собственными способами: с помощью интуиции, откровений зрения своего внутреннего ока. Но увиденное все еще требовало истолкования, чтобы стать понятным, и нужно было еще связать все явления между собой, а работа внутреннего глаза не менее подчинялась искажениям ложной веры, чем работа внешних органов зрения.

Для того, чтобы видеть ясно и заглядывать дальше, внутреннему зрению требовалась собственная выучка и дисциплина, и эта дисциплина причиняла немало страданий. Только через мучения и самоотрицание колдуны и мудрецы того мира достигали просвещенного состояния. Было обнаружено, что именно страдание является средством, благодаря которому способность внутреннего ока видеть прочищается и увеличивает свою мощь.

Для Иных, таких как люди, страдание и боль обычно были неприятны и в больших количествах приводили к агонии, и все же эти неприятные ощущения уравновешивались странным опьянением, которое являлось чистым приступом просветления. Нечеловеческие существа более раннего мира совершенно не походили на людей с их незащищенностью против телесных страданий и болезней. Способность легко заживлять раны и увечья была первым результатом способности менять форму — или vice versa [18], Любое существо, разрубленное надвое или даже на десяток частей, могло снова вырасти из каждого из этих кусков, восстанавливая себя без особых трудностей. Или же, наоборот, могло развиться в такое же количество новых и отличающихся друг от друга особей, сколько было отдельных частей. Такие существа не нуждались в ощущении боли, как сигнале предостережения, чтобы она служила индикатором опасности или какого-то телесного повреждения, а потому для них боль могла быть совершенно иным явлением и иметь абсолютно другую цель.

Но когда в мире появились человеческие существа, их природа усилила феномен боли и превратила его в совершенно иное приспособление, это лишило ее положительного значения и превратило в такое явление, которого следует сознательно избегать, в шпору, чтобы управлять новым ощущением трусостью.

Трусость была неизвестна тем, кто отличался от человека, но только с тех пор, как люди тоже стали жителями мира, они смогли считать отсутствие трусости признаком достоинства, и вот почему в книге, носящей заглавие «Истинная история мира», после Золотого описывается Век Героев. Пока не появилась трусость, не могло быть героев, пока боль и страдания, бывшие зрением, не превратились в боль, которая стала только страданием, не было ни благородных страдальцев, ни жестоких мучителей.

С точки зрения человеческих существ испорченный Золотой Век мог показаться полным зла, то есть, страдания, но Иным он таким казаться не мог, ведь у них был совершенно другой опыт боли, а отсюда совершенно иное толкование зла. Но Век Героев стал временем зла для всех, для людей точно так же, как и для нелюдей.

В мире были немногие существа, еще до прихода человека, которые искали знания не путем навязывания себе самим страдания и лишений, но при помощи того, что они изучали эти явления на других, они захватывали прорицателей, чьи свидетельства жадно собирали, составляя себе новые представления; но это не рассматривалось как трусость или жестокость теми, кто в этом участвовал, пока трусость и жестокость не начали существовать. Эти качества и не рассматривались под такими названиями, пока люди, видя, что другие способы просвещения для них практически недоступны, не начали подражать опыту этих Иных.