Клайв Баркер - Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Кто-то произнес:

— Баллард.

Зверь блаженно, одним глотком, проглотил глаза мертвеца, как свежие устрицы.

И вновь то же слово:

— Баллард.

Он не стал бы отрываться от трапезы, но его слух был задет всхлипываниями. Он умер по отношению к себе — но не к горю. Отбросив пищу, он обернулся и посмотрел на коридор.

Плачущий человек лил слезы только одним глазом: другой, пристально-неподвижный, оставался неуместно сухим. Но в здоровом глазу зверь различил неподдельную боль. Там было отчаяние, и зверь знал это: слишком близко он подошел к боли, и эйфория превращения не могла стереть ее полностью. Всхлипывающего человека крепко держал другой, приставивший пистолет к голове пленника.

— Если ты сделаешь еще одно движение, — сказал человек с пистолетом, — я разнесу его голову на куски. Ты понимаешь меня?

Зверь облизнулся.

— Скажи ему, Криппс! Это твое дитя. Заставь его понять!

Одноглазый пытался говорить, но слова не слушались. Кровь из его живота струилась сквозь пальцы.

— Ни одному из вас не нужно умирать, — продолжал захватчик. Зверю не понравился тон его голоса, навязчивый и коварный. — Вы нужны Лондону живыми. Почему бы тебе не поговорить с ним, Криппс? Скажи, что я не причиню ему вреда.

Плачущий человек кивнул.

— Баллард… — простонал он. Его голос звучал слабее, чем у другого.

Зверь прислушался.

— Скажи мне, Баллард, — продолжал человек, — что ты чувствуешь?

Зверь не понял смысл вопроса.

— Прошу тебя, скажи мне. Просто из любопытства…

— Черт тебя возьми! — воскликнул Саклинг, плотнее прижимая пистолет. — Здесь не дискуссионный клуб.

— Тебе хорошо? — Криппс не обращал внимания на пушку.

— Заткнись!

— Ответь мне, Баллард. Что ты чувствуешь?

Зверь все смотрел и смотрел в полные отчаяния глаза Криппса, и постепенно до него стало доходить значение того, что тот говорил Слова становились на свои места, как кусочки мозаики.

— Тебе хорошо? — повторял человек.

Баллард услышал, как смеется его глотка, и нашел там несколько звуков, чтобы ответить.

— Да, — сказал он плачущему человеку. — Да. Мне хорошо.

Не успел прозвучать ответ, как рука Криппса метнулась к руке с пистолетом Что он задумал, самоубийство или побег, уже не узнает никто. Палец на спусковом крючке дернулся, и пуля навылет пробила голову Криппса, расплескав его мысли по потолку. Саклинг отбросил тело и стал поднимать руку с пушкой, но зверь уже очутился рядом.

Если бы в нем оставалось больше человеческого, Баллард, возможно, заставил бы Саклинга помучиться. Но он не имел извращенных желаний. Единственная мысль — сделать врага мертвым наиболее эффективным способом — была реализована двумя короткими смертоносными ударами.

Разделавшись с ним, Баллард подошел к распростертому на полу Криппсу. Его стеклянный глаз не пострадал. Он смотрел неподвижно, уцелевший среди побоища. Баллард вынул глаз из искалеченной головы, сунул его в карман, затем вышел под дождь.

На улице стояли сумерки. Он не знал, в каком районе Берлина оказался, но его инстинкты, освобожденные от рассудка, вели его через тень окраинных улиц к пустырю за городом, посреди которого стояли одинокие развалины. Может быть, кто-то и знал, что там было раньше (бойня? оперный театр?), но по какому-то капризу судьбы время пощадило их, хотя все остальные здания на несколько сот ярдов вокруг сровнялись с землей. Когда он шел по проросшему булыжнику, ветер сменил направление и принес запах его племени. Их было много, собравшихся под сводами руин. Некоторые передавали друг другу сигарету, опершись о стену; другие обратились в настоящих волков и рыскали в темноте, как призраки с золотыми глазами; иных можно было бы назвать людьми, если бы не хвосты.

Он опасался, что имена в их стае запрещены, но все же спросил двух любовников у стены, знают ли они человека по имени Мироненко. У самки была гладкая безволосая спина, а с живота свешивался десяток полных сосков.

— Слушай, — сказала она.

Баллард прислушался и уловил чью-то речь, доносившуюся из угла. Голос то умолкал, то звучал вновь. Он пошел на звук и увидел: между стен без крыши в окружении внимательной аудитории стоит волк, держа передними лапами открытую книгу. Слушатели направили на Балларда светящиеся глаза. Волк умолк.

— Ш-ш! — шикнул один. — Товарищ читает нам.

Читающим был Мироненко. Баллард подошел поближе и присоединился к публике, и он возобновил чтение.

— И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…

Баллард уже слышал эти слова раньше, но сегодня они звучали по-новому.

— …и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными…

Он оглядел круг внимающих, пока слова выписывали знакомый узор.

— …и над всяким животным, пресмыкающимся по земле[20].

Где-то рядом зарыдал зверь.

Последняя иллюзия

(пер. с англ. А. Крышана)

То, что произошло потом — когда иллюзионист, загипнотизировав сидевшего в клетке тигра, потянул за шнур с кисточкой на конце и обрушил на голову зверя дюжину шпаг, — стало предметом яростных споров поначалу в театральном баре, а по окончании выступления Сванна — на тротуаре Пятьдесят первой улицы, у выхода из театра. Одни уверяли, что успели заметить, как пол клетки разошелся в стороны и за те доли секунды, когда взоры публики приковало стремительное падение шпаг, тигра быстро увели, а его место за лакированными прутьями решетки заняла женщина в красном платье. Другие не соглашались: начнем с того, твердили они, что зверя в клетке вообще не было. Эффект присутствия тигра создавал элементарный проектор, и в тот момент, когда скрытый механизм поднял в клетку женщину в красном, проектор выключили. Разумеется, все проделано тонко и настолько быстро, что уловить хитрость способны лишь скептики с прекрасной реакцией. Ну а как же шпаги? Загадка трюка, в мгновение ока обратившего летящую сталь в порхающие лепестки роз, еще сильнее подхлестнула споры. Предлагались всевозможные объяснения, от самых прозаических до самых сложных, и едва ли не каждый из покинувших театр имел собственную теорию. Публика разошлась и разъехалась, перенеся яростные дебаты в квартиры и рестораны Нью-Йорка.

Иллюзион Сванна подарил зрителям двойную радость. Во-первых, сам трюк — захватывающий момент, когда ощущение невозможности витает в воздухе или по крайней мере поднимается на цыпочки. А когда этот момент проходил, в действие вступала логика.