Сергей Алексеев - Кольцо «Принцессы»

Шабанов помотал головой, удивляясь упорству доктора.

– Возникало!.. Если бы ты полетал, как я, посмотрел на мир, который видел я, вернулся бы – и пулю в лоб. Потому что тяжело снова врастать в эту грязь, где бьют тортом по морде, барабаном по голове…

– Добро, – ухватился дежурный и стал писать. – Моральный климат в обществе… А в армии? Да и вообще в мире! И на самом деле, хоть не приземляйся, на улицу не выходи… Годится! Идем дальше. Осталось снять еще два… даже один вопрос. Относительно женского пола. Тут одна проститутка жаловалась, будто ты… привел ее домой и проявлял знаки агрессии, стремление к извращениям. Пугал, угрожал, и она едва вырвалась…

– Ничего подобного! Я просто поиздевался над ней и отпустил.

– То есть, как поиздевался? Словесно? Мораль читал?

– Примерно так…

– Отлично!.. Есть еще одна, врач-анестезиолог с хирургии. Еще не проститутка, но стерва еще та… Заявила, будто ты пытался изнасиловать. – Доктор глянул на его левую руку. – По-моему, полная чушь! На тебе и следов нет.

– Следы были, но зажили, – признался Герман, вспоминая Алину. – Конечно, здесь я виноват…

– В чем, капитан? Пришла из института вертихвостка, пять лет трахалась со студентами, а тут хочет выйти замуж за офицера, ломает из себя девочку. А сама снимает всех подряд! На нее была жалоба!

– Нет, я не должен был так поступать. Мне стыдно… – Он поднял голову. – Понимаешь, когда начинается приступ тоски… Требуется сильное средство. Потрясение! Что-то вроде попытки самоубийства, на этом уровне.

– Опять? Мы же закрыли этот вопрос!

– Это я к слову… Я тогда Агнессу вспомнил. Ну и хотел клин клином… Вываляться в грязи, нажраться дерьма, коль вернулся в этот мир, а тот утрачен… Чтоб больше не думать о ней. Вернее, не иметь права думать. Короче, виноват, а прошлое Алины ни при чем.

– Ты врешь, Шабанов! Она говорит, руку до крови поцарапала!

– Все зажило. – Герман посмотрел на тыльную сторону ладони. – А было до крови…

– Мне-то не рассказывай, как такие царапины заживают! – насмешливо возразил доктор. – У них же под ногтями рассадник микробов. Нарывы идут, по месяцу болит, как от собачьего укуса!

– Хирург сказал, особенности организма, на мне огнестрельные раны зарастают за сутки… Нет, с Алиной будет тяжело, действительно напал, как маньяк. И на патриотизм не списать…

– Что, муки совести? – засмеялся доктор. – Капитан, ты вояка, а не праведник! Ты офицер!

– Тем более… Нельзя глушить тоску таким образом. Бесчеловечно! Подло и низко!.. Придется жениться на ней и нести крест.

– Это шутка, Шабанов?

– Какие уж тут шутки…

– Ты говорил об Агнессе! Неужели променяешь ее на такую тварь?

– Агнесса осталась там, в другом мире, – тихо проговорил Герман. – И возврата нет. Искал путь – не нашел, закрыто…

– Давай про иные миры не будем, – попросил толстяк. – Иначе заберемся в такие дебри… У тебя же есть еще девушка в Пикулино? Магуль? Скромная и порядочная…

– С Магуль мы друзья… Но я не достал ей тигровую шкуру. Не знаю, как и на глаза являться. Тоже взял грех… А на Алине придется жениться.

– Знаешь что, капитан, – дежурный врач решительно захлопнул историю болезни. – Договоримся так: закончим нашу беседу после выходных. На ходу мы ничего не решим. Если пообещаешь мне мораторий на женитьбу, я сделаю тебе приятный сюрприз. Идет?

– Но только до конца выходных, – подчеркнул Шабанов. – Даже без ничего, просто так.

Пока его регистрировали в приемном покое «веселого», пока меняли больничную одежду и выясняли, какая диета ему положена, Герман почти забыл о сюрпризе и тем более был приятно удивлен, когда вошел в палату и увидел товарища Жукова. Он лежал на кровати с перевязанными ступнями ног, а рядом, в изголовье, сидела неказистая, большеротая, с выпирающими зубами девица и держала его руку в своих руках…

12

Три дня Шабанова никто не трогал и не лечил, если не считать витаминового гороха, который щедро отсыпали один раз в сутки. И взаперти не держали – гуляй не хочу, с утра до вечера, к тому же погода стояла великолепная, распустились листья, подсохла грязь в парке. Болтаться на свежем воздухе приходилось еще и потому, что после завтрака в палату являлась Катерина, садилась возле кадета, брала его руку в свою, и так сидела до самого ужина. Кадет начинал стонать, изображать невыносимые боли в ногах, бледнел, закатывал глаза и незаметно делал Герману знак, мол, смывайся, и Герман уходил на улицу. Но когда возлюбленная отбывала к себе, этот симулянт вскакивал с кровати и бегал вприпрыжку по комнате – разминался, ибо за день напрочь отлеживал бока.

– Пошло дело! – шептал он, сплевывая три раза и стуча по дереву. – Сегодня мы уже целовались!

Как он с ней целовался, оставалось загадкой: из-за неправильного прикуса, губ у Катерины не хватало и зубы все время были видны. Будь она раскосой, Шабанов ни минуты не сомневался бы, что видел ее на хуторе; это она приносила утром хлеб с молоком! В воскресенье после ужина в «веселое» пришел ее отец, полковник Харин, и сразу стало ясно, на кого походит дочь. Шабанов мысленно окрестил его Скалозубом и, чтобы не мешать беседе, – у них был какой-то сговор, – удалился погулять перед сном. Ходил по аллее, которая выводила к жилым домам служащих госпиталя. Все дворы их были заставлены железными гаражами, и потому жители вторглись на чужую землю – выгородили в парке большую детскую площадку, настроили там песочниц, домиков, избушек на курьих ножках и из высоких пней от старых, засохших деревьев натесали страшных идолищ. Все эти три дня он гулял здесь или поблизости: где-то в общежитии жила Алина и ходила по этой дорожке на работу. Он совсем не запомнил ее лица и не надеялся узнать без белого халата, а потому разглядывал всех девушек примерно ее возраста и телосложения, в надежде что будет узнан сам.

За три дня оскорбленная анестезиолог так и не появилась, возможно, ходила другой дорогой…

И в этот раз он бродил неподалеку от домов, дышал, вдыхал весенние запахи, и когда вместе с сумерками дети разбежались по домам, на площадке появился хирург с кошкой в руках. Он прогулялся по периметру, потом забрался под грибок, отпустил кошку и долго сидел, озираясь. Поковырял песок носком, что-то начертал, затем подобрал детский совок и стал зачем-то копать норку. Через некоторое время он огляделся, встал на колени, и работа пошла. У дома зажегся фонарь, и его отблески доставали детскую площадку, высвечивали фигуру подполковника, но что он там делал, было не разглядеть. Видимо, он отрыл глубокий и длинный подземный ход и так увлекся, что сам его же и обвалил, однако не расстроился, дорушил остатки, отыскал ведерко, принес воды из лужи и, смочив песок, стал лепить из него крепость или замок – в общем, нечто высокое и угловатое. Еще через десять минут хирург больше не озирался, ползал на коленях вокруг своего строения и что-то подкапывал, прилеплял, подрезал щепочкой, любовался и часто швыркал носом.