Андрей Буровский - Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

Ссутулившись, уходил Простатитов, молча садился в машину.

— В управу?

— Домой.

Было только полседьмого вечера. Сын, само собой, был у приятелей. Галина, видимо, смотрела телевизор: из гостиной раздавался голос диктора.

Губернатор сменил рубашку, все казалось, что на манжетах — брызги крови, пороховая гарь. Долго мыл руки с сульсеновым мылом, с шампунем, так же изо всех сил умывался. Розовая взвесь как бы въелась в кожу, на губах была все та же соль.

В огромном двухтумбовом столе всегда водилось все необходимое решительно на все случаи жизни. Ваня Простатитов налил стакан коньяку и задумчиво выцедил его. Сперва испугался — не возьмет! Но опьянение пошло мгновенно, почти сразу с горячей волной.

На стене, между шкафами, улыбались с фотографий Маша и Валера. На одной из фотографий Машке было года три, и походила она больше всего на плюшевого медвежонка. На другой был он сам и Галина — совсем молодые, родители одной только Машки, когда она была только чуть старше, чем на фотографии. А вот Машка уже прошлогодняя — совсем взрослая девица, улыбаться пытается так, как, по ее мнению, должна взрослая женщина. Пороть некому… И правда, кстати, совершенно некому, он ведь занят, постоянно занят. Вечно занят всякой ерундой — кредитами, управленческими проектами, воровством, животрепещущей проблемой, кто должен сажать директора железной дороги. И не знает, какое мороженое больше всего любит дочь. И что вообще она любит. Да чем он лучше этой проститутки, беспутной мамаши втуне сгинувшей Женьки?!

Сознание сдвигалось, мысли прыгали, и пришлось выпить еще коньяку. Странно… Вроде бы он был гораздо счастливее молодым. Когда Машка была маленькой, когда Валерки еще не было, и если он и изменял Галине, то тайком и очень этим почему-то мучился. Но тогда он не мельчил, вот ведь в чем дело. И делал то, что он хотел. Он сам, а не его команда. И не его подчиненные, мать их…

Разбирало даже сильнее, чем Ваня Простатитов хотел бы. Захотелось пройтись колесом, попросить слова в Кремле, на совещании, с трибуны закричать «Кукареку!» — и снова сесть. Быть самим собой, а не таким, каким хотят видеть тебя другие. Делать то, что хочется самому, а не что надо для подельников Асанова. Быть непредсказуемым, таким, что нельзя просчитать. Несистемным человеком. Некомандным.

Теледиктор перестал базлать. Застучали каблуки по коридору, и Простатитов крикнул туда:

— Галя, зайди!

Вот и Галя — в красивом халате, с новой книгой Бушкова под мышкой. Да, в этой женщине был стиль! Не в том даже дело, что халат красивый, из дорогой ткани. А в том, что сшит он хорошо. И Ваня понимал, что даже если Галя будет жить в деревне и каждый день вставать в пять часов, чтобы доить коров на ферме, — халат на ней будет хорошо сшитый. И чистый. Не наденет она рваный и грязный. И не в том дело, что волосы уложены в прическу. Если надо будет причесаться ладошкой, она причешется ладошкой и все равно будет аккуратной. И лицо останется умным, значительным, чуть насмешливым, если даже не хватит средств на макияж, на массажиста, на притирания и маски.

Простатитов откровенно любовался женой. Пришла простейшая, в общем-то, мысль: а почему не сделать так, как он поступал только с другими? Почему все, что бывает с Галиной, должно быть ночью, в темноте, словно бы скрытно? Снять этот милый халат, стянуть вниз кружевные штанишки, прямо вот тут, на диване? Ну, не сейчас, тут скоро Валерка придет. А вот, скажем, завтра утром, а?

Он пытался убежать, найти свое не здесь. Могло бы повезти… Но для чего? Вот женщина, с которой он уже двадцать лет. Мать его детей. И женщина, которой позавидуют многие. Жизнь многого лишила, но ведь есть еще… То, чего он не лишен.

Брови Галины взлетели: Простатитов лихо наливал себе третий стакан коньяку. Раньше такого не водилось! Но не сказала ничего — отучена. Уже годы пошли, как у Вани своя жизнь.

— Ты меня звал, Ваня?

— Звал…

И Ваня, отхлебнув янтарной жидкости, начал становиться, наконец, нестандартным и просто неприлично несистемным.

— Галя, — сказал он задумчиво, — тебе здесь, в Карске, не скучно? Галя… Хочешь, сбежим в Аргентину?

ГЛАВА 17

Идиллия в коньячных тонах

29 мая — 1 июня 1998 года

В тот же самый день, когда ушел из мира матерый ворюга Асанов, господин Чижиков окончательно взбесился от волнения. Девятым валом накатывала настоящая тяжелая ненависть: эти засранцы там наверняка пьянствуют на лоне природы! Рады, что избавились от его догляда, сволочи! Другой причины невыхода на связь Чижиков как ни старался, не был в силах предположить. А зная своих милых мальчиков, не сомневался в том, что его догадка верна абсолютно. И не могло быть ничего другого.

Одной из причин происшедшего была заурядная зависть, это факт. Но только одной и не главной. И даже напряжение было лишь очень частичной причиной. Главной причиной было то, что опять позвонил Простатитов. «Опять» — потому что звонил он, в общем-то, довольно часто. Губернатор не мог не понимать, что, появись его группа на горизонте, выйди на связь, Чижиков тут же кинулся бы сообщать. Так что был, был некоторый садизм в этих постоянных звонках. Простатитов не позволял Чижикову забывать — «все происходит сикось-накось, и все из-за тебя, скотина».

Звонил и Вороватых, по полчаса шелестел пустыми разговорами, боялся спрашивать конкретнее. Надоедал он просто невыносимо, но пугали больше звонки Хасановича — верный сын партии, убежденный материалист Чижиков панически боялся, что научный психолог напустит на него порчу. Справедливости ради, о своей способности напускать порчу неоднократно распространялся сам Хасанович. Хотя вид это имело, конечно же, более современный — Хасанович пугал, что умеет изменять ментальную картину человека и опускать его фрустральную ауру до состояния дискриминаторных вибраций… Что это такое, никто не знал, но на всякий случай опасались.

А вот на этот раз Простатитов позвонил уж очень нехорошо… Не укорял, не пугал, даже не спрашивал про группу. Посопел в трубку, весело спросил, не хочется ли Чижикову иногда уехать за тридевять земель. Сказал, что, может быть, они скоро расстанутся, и навсегда. В общем, ни о чем получился разговор, то есть буквально ни о чем, но очень страшный. Уже непонятностью страшный!

В уголовном мире чуть ли не самым страшным считается, как они говорят, «попасть в непонятное». Совки, которых пока еще не посадили, обычно так не говорят, но по своей психической структуре от зеков мало отличаются. Попав в непонятное, Чижиков не мог найти себе места. Может быть, Простатитов посоветовал — пока не поздно, беги и спасайся? Или предупредил: мочить будем, скоро расставаться, будь готов? К страху присоединялось возмущение: как смеют так вот обращаться с ним?! Недополучивший своего, зверь опять вцепился в его душу. Опять вспоминалось, как его всю жизнь обижали, унижали, гнали, не допускали, опять он бежал по этому кругу…