Призраки Иеронима Босха - Сарториус Топфер
Он скучал по тем временам, когда вокруг него выплясывали все эти птицы, рыбы, ягоды, нанизанные на флейты человечки, обмотанные вокруг струн несчастные создания, живые задницы и непристойные песни с лягушачьими головами.
И вот мастер Иеронимус взял лист и, переложив кусочек угля в левую руку, как нередко делал в юности, прочертил несколько уверенных линий.
На полке, где были аккуратно расставлены краски и лежали листы для набросков, вдруг прошуршало, как будто пробежала мышь. Мастер Иеронимус даже глаз не поднял, боясь спугнуть это существо, хотя по опыту прежних лет знал: существа эти довольно нахальные, и проблема, скорее, не в том, чтобы их не спугнуть, а в том, чтобы от них отделаться.
Прошуршало опять, потом что-то упало с полки. Иеронимус продолжил работу, не обращая внимания на эти звуки. Он нарисовал ухо, потом дерево, потом еще одно ухо, растущее из дерева. И тут кто-то ущипнул его за руку.
– Вы же видите меня, – пропищал голосок.
Иеронимус провел еще несколько линий. Дерево на его рисунке – изогнутое, с морщинистой корой – страдало почти как человек. И страдание это причиняло ему растущее из его ствола ухо, в чем не было никаких сомнений.
– Вы же слышите меня, – сказал человечек, распластавшись на листе так, чтобы закрыть собой только что нарисованное дерево.
Иеронимус провел угольную черту прямо через его тельце.
Человечек задергал ножками и заплакал так громко, что у Иеронимуса зазвенело в ушах.
– Ай, ай, ай! Зачем вы мне больно делаете?
– А ты разве не ущипнул меня больно? – возразил мастер Иеронимус, наклоняя над ним лицо. – Разве ты не верещишь тут, как будто тебя зарезали? Кто ты такой?
– Меня звать Йоссе ван Уккле, и я философ, – представился человечек, силясь подняться хотя бы на четвереньки. Его ладошки и колени были испачканы углем. – Я основатель братства Арифметиков и некогда был хорош собой, высок ростом и непревзойденно умен.
Помолчав, мастер Иеронимус проговорил:
– Сдается мне, я даже помню тебя.
– Ну еще бы вы меня не помнили, мастер! – обрадовался маленький Йоссе и запрыгал, топча нарисованное дерево, а заодно оттаптываясь и на нарисованном ухе. Ухо морщилось и пыталось отползти, но твердые пятки философа так и молотили по нему. – А уж я-то как вас помню, мастер Иеронимус! А каноника из Бреды помните? Ханс ван дер Лаан, святой души человек, алхимик. Он еще заказывал посуду у нашего Стааса, да упокоит Господь его душу, а также душу его супруги, и душу его бывшего хозяина, стекольщика. Ой нет, стеклодува. Мастера-стеклодува. Ему еще моя жаба, благочестивая Фромма, не нравилась, а ведь она стала герцогиней Клевской.
– Помолчи, – сказал мастер Иеронимус. – От твоего звона не продохнуть.
– Ладно, – покорно согласился философ и уселся, обхватив колени руками.
– Давно ли ты здесь? – спросил Иеронимус.
Йоссе не ответил.
Иеронимус потрогал его пальцем за плечо:
– Можешь говорить. Отвечай, когда спрашивают.
– А вы точно на меня ругаться не будете, мастер Иеронимус? Вы теперь такой важный, а я теперь такой маленький.
– Отвечай уже.
– Я не знаю, давно ли я здесь, – сказал Йоссе. – Время вообще не имеет значения. Этому учит философия нарисованных человечков. – Последние слова он произнес обиженным тоном, но Иеронимус решил не обращать на это внимания.
– Для кого как, – возразил мастер Иеронимус. – Для обычных людей время очень даже имеет значение, ведь оно и было сотворено для того, чтобы человек рождался, набирался мудрости и умирал.
– Ваша правда, мой господин. Вот что значит иметь деньги на большую ученость. Но я и без всякой учености вижу, что вы, к примеру, сделались совсем старым, а раньше были совсем молодым. А я вот не постарел, но сделался совсем крохоткой, ибо судьба моя хоть и не зависит от течения времени, но полна несчастливых событий.
– Такова уж участь философов, у которых нет достаточных средств, чтобы предаваться философии, – заметил мастер Иеронимус. – Быть философом без денег – значит жить не по средствам.
– Вам-то хорошо говорить, коль скоро вы на деньгах женились, – фыркнул Йоссе.
– Я тебя сейчас в стакане воды утоплю, – пригрозил мастер Иеронимус.
Он действительно был женат на деньгах, но к деньгам-то прилагалась хорошая, добрая женщина, и доброй была она во всех отношениях: и телом, и умением вести хозяйство, и нравом. Так что доброты в доме мастера Иеронимуса водилось с избытком; может быть, поэтому он и перестал рисовать левой рукой.
– Вы нам никогда не причиняли зла, – заплакал Йоссе. – А теперь вот стали старым и ругаетесь. Это, наверное, потому, что у вас от старости что-нибудь болит.
– Для чего ты явился? – осведомился мастер Иеронимус.
– Разве вы сами не захотели меня видеть?
– Не будь у тебя какой-то цели, ты бы ко мне не выскочил, что бы я ни рисовал.
– Правда ваша, – Йоссе вздохнул. – Знаете в Антверпене такого человека по имени брат Сарториус?
– Не знаю.
– А брата Альбертина знаете?
– И этого не знаю. Кто они такие?
– Ну уж хозяйку кабака Маартье-то вы точно знаете!
– Не имею ни малейшего понятия.
– У Маартье голова свиньи, а тело женщины, и она аббатиса. Она живет в Саду Земных наслаждений.
– Припоминаю, – нахмурился мастер Иеронимус. – Но имени ей я не давал.
– Имя у нее само появилось, – подхватил Йоссе. – А кабак у нее помещается в разбитом кувшине.
– И что там творится, в этом кувшине? – спросил мастер Иеронимус, впервые по-настоящему проявляя любопытство.
– А вы не знаете?
– Откуда мне знать? Я лишь нарисовал его.
– Стало быть, вы можете нарисовать и то, чего не знаете?
Мастер задумался.
– Наверное, – признал он наконец. – Так кто такой брат Альбертин?
– Один ученый брат, он сейчас в Антверпене. Не в нем дело, а в брате Сарториусе.
– И что с этим братом?
– Он тоже сейчас в Антверпене.
– Чем же эти двое братьев различаются
