Джеймс Риз - Книга колдовства

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то,

Был и кустом, был и птицей, и рыбой морской бессловесной.

Прочитав слова «мальчик и девочка, как две твои половинки», я почувствовала, что теряю сознание и вот-вот упаду в обморок. Что имела в виду Себастьяна? Я просила Каликсто прочесть их снова и снова.

Возможно ли это? Нет, такого просто не может быть. Или все-таки может?

Я думала — вернее, предпочла бы думать, — что юная ведьма, попавшая в беду, просто напомнила Себастьяне обо мне, о том, как она спасла меня в К***. То же самое и с мальчиком, ее братом-близнецом.

И все-таки, когда Каликсто впервые прочитал эти слова на крыше дома Бру, я похолодела, словно кто-то набросил мне на плечи ледяной плащ, и чуть не лишилась чувств. Мне даже захотелось потерять сознание. Во второй раз я прочла эту невероятную весть сама, когда мы уже плыли по морю — как уже сказано, в небольшой лодке, которую волны подбрасывали, словно щепку… Хотя, как впоследствии выяснилось, тем утром море было почти спокойным для этих мест. Нельзя сказать, что от качки у меня кружилась голова, но я никак не могла уяснить смысл слов Себастьяны и подтвердить свои предположения. А потому я пропустила эти слова мимо сознания, а все подозрения выбросила в море, как ненужные камешки.

Незнание порой благословенно. Но если кто-то так настойчиво не желает чего-то знать, как это делала я, пока читала книгу и плыла по морю, тут явно что-то не так. Я нуждалась в том, чтобы кто-то другой рассказал и показал мне, в чем здесь дело.

Мне очень хотелось остаться на assoltaire, пока я не переверну последнюю страницу книги Себастьяны, а потом не перечту все по второму разу. Но я понимала, что это невозможно. Как поступить с Бру? Вдруг его найдут еще до того, как мы покинем дом, и он обрушит на нас все подвластные ему силы? И что станется с его светоносными птицами, тускнеющими прямо на глазах? Они летали все медленнее. Неужто я увижу, как птицы и прочие твари погаснут и умрут? Нет уж. Лучше уехать.

К тому же из прочитанного в книге Себастьяны я уже догадалась, где она меня поджидает. Вернее, где могла бы поджидать — если после того, как она написала «беги!» и спрятала книгу в библиотеке Бру, все пошло по ее плану.

Мы с Каликсто условились, что я буду ждать его в моей студии на Калье-Лампарилья, пока он не раздобудет для нас лодку. Он сам это предложил, и я почувствовала себя невыразимо счастливой, когда он употребил именно это местоимение. От счастья к горлу у меня подступили слезы, но я сдержалась.

— Да, — сказал Кэл, — нам понадобится лодка. Доплывем дня за два, не больше, — добавил он, — да и то, если придется идти против ветра.

А если ветер и море (не говоря о судьбе) будут благоприятствовать нам, мы встретимся с Себастьяной уже через полдня после отплытия из Гаваны. Кроме того, если плыть на собственной лодке, не надо тревожиться по поводу паспортов или расспросов портовых властей.

Каликсто знал, с кем потолковать на сей счет. Получив мое одобрение, он пулей выскочил на улицу и понесся по Калье-Лампарилья. Однако уже через мгновение вернулся.

— Деньги! — вскрикнул он, глядя на меня с мостовой и похлопывая себя по пустым карманам. — Мне понадобятся деньги!

Кое-что Каликсто должен был получить при окончательном расчете с владельцами «Алкиона», однако он сомневался, что этого хватит. А потому (вспомнив слова о доверии) я бросила ему из окна второго этажа, где находилась моя комната, тот кошелек свиной кожи, который взяла с собою на Кубу. Там хранились все мои деньги. Каликсто поймал его и убежал. Было бы преувеличением утверждать, что я не чувствовала никакой тревоги, когда он бежал по улице, заворачивал за угол и исчезал за ним; тем не менее у меня почти не было сомнений, что вскоре я увижу его снова. Конечно, кое-какие беспокойные мысли приходили мне в голову, но они казались недостойными. Нет, я не могла оскорбить его недоверием, поэтому не утаила ни одной монеты и отдала все, что имела. Что мне теперь оставалось, как не довериться своему другу и ждать его ночь напролет, дочитывая рассказ Себастьяны?

Найденных ведьменышей моя soror mystica называла «детишками». Это слово мне, по правде сказать, не нравилось. А потому я обрадовалась, когда прочитала их имена: Леопольдина и Люк.

Сначала они не хотели спускаться из гробовой ниши. Они жили там уже некоторое время, судя по тому, что Себастьяне удалось разглядеть. В ближнем углу теплилась черная свечка, прилепленная к тому, что больше всего напоминало тазовую кость. Рядом виднелись груды небольших косточек — остатки съеденных детьми мелких обитателей подземелья, а также скорлупки и несъедобные огрызки плодов и орехов. Их скудное количество свидетельствовало о крайней степени истощения тех, кто принужден был ими питаться. Из съестного в тот момент там имелся лишь один полусгнивший апельсин, покрытый плесенью и напоминавший луну во время частичного затмения. Еще там оказались два узелка с одеждой, Библия и, что возмутительнее всего (как сказал А., по словам С.), крыса. Мальчуган, то есть Люк, прижимал ее к груди так крепко, словно она была его собственным сердцем. Он кормил ее, отщипывая крошки от хлебной корочки, которую мог бы съесть сам.

После того как Себастьяна показала детишкам свой глаз, Леопольдина молча согласилась спуститься; однако ей пришлось долго уговаривать брата. Она, как отметила Себастьяна, беседовала с мальчиком на самой грубой разновидности тосканского наречия, что со всей очевидностью свидетельствовало о том, с какого рода людьми девочке довелось общаться в последнее время. Долго ли — об этом приходилось только гадать. Мальчуган же вообще сначала не проронил ни слова; во всяком случае, Себастьяна ничего не слышала, потому что малыш только нашептывал что-то в острое розовое ушко ручной крысы. Потом он заговорил: заявил сестре и их спасителям, что ни за что на свете не расстанется со своим маленьким дружком, и сказал это по-французски. Таким образом обнаружилось, что у всех четверых есть хотя бы один общий язык.

Это значительно упростило дальнейшее общение. Вскоре они все — после соответствующих заверений и обещаний, что его крыса никуда не денется, — двинулись к выходу из катакомб. Люк шагал первым, а четверо его спутников (не считая крысы) следовали за ним. Выбравшись на поверхность, они сели в экипаж и покатили к городу.

По возвращении в Рим Себастьяна сняла две комнаты рядом с Большим цирком. Одной лишней комнаты хватило, ибо разлучить близнецов не удалось даже для того, чтобы помыть; потом они поели и задремали. Вернее сказать, сразу же провалились в сон, словно нырнули туда с высоты. Однако перед сном они успели выклянчить у Себастьяны шляпную картонку от ее соболиного тока[177] и упросили разрешить им проделать дырочки в обтянутой шелком крышке, чтобы превратить коробку в домик для крыски.