Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

Он смотрел на картину так долго, что Наташа уже начала волноваться — его лицо совершенно не менялось, глаза оставались спокойными — было похоже, что картина на него совершенно не действовала. Она уже хотела окликнуть его, когда Слава вдруг резко вскочил, медленно повернул к ней лицо с заходившими на скулах желваками, и, увидев его взгляд, Наташа попятилась, выставив перед собой скомканную материю, точно щит. Слава быстро направился к ней, потом на полдороги повернул и так же решительно подошел к окну. Размахнулся.

— Слава! — вскрикнула Наташа, но ее крик опередил звон бьющегося стекла. Она бросилась к картине, осторожно положила ее на пол лицом вниз, прикрыла тканью и подбежала к окну. Слава стоял и равнодушно смотрел на свою руку, с которой капала кровь, расписывая влажными узорами потертый светло-серый палас. В стекле зияла большая ломаная дыра.

— Я заплачу за окно, — сказал он немного позже, когда Наташа торопливо перевязывала ему руку.

— Что ты хотел сделать? Вначале.

— Не помню, — отозвался Слава и осторожно пошевелил пальцами. — Ну, вот, теперь мы с тобой оба однорукие — просто эпидемия какая-то…

— Врешь, ты все прекрасно помнишь! — Наташа вскинула на него глаза, но прочесть что-то по мрачному лицу Славы было решительно невозможно.

— Пусть так, — сказал он, — я все равно тебе не скажу. Убери эту картину, Наташка, убери подальше. Жаль, что их нельзя сжечь. А ты, говоришь, намного сильнее, да? Кошмар! Ты хоть понимаешь, кто ты?! Понимаешь, что ты такое?! Это же хуже атомной бомбы — то, что ты умеешь! И если кто-то узнает, поймет, поверит, — он покачал головой, — если кто-то вздумает тебя использовать… я даже представить себе не могу, что тогда будет.

— Ты боишься меня, — печально произнесла Наташа и отрезала кусок бинта. Слава отвернулся и посмотрел на разбитое стекло и на собственную кровь на осколках.

— Не тебя, — сказал он и встал. — Давай, поехали-ка к твоему Черту или кто он там. Поехали, пока я не передумал. Я и так никак не могу решить, стоит ли затевать все это. А теперь — тем более.

— Но теперь ты веришь? — спросила Наташа. Слава посмотрел на нее сверху вниз с каким-то странным выражением. Он смотрел долго. Но ничего не ответил.

Они забрали у Черта холст, расплатились и отвезли холст домой к Наташе, вернее, правильнее уже было бы говорить к Паше — ей там оставалось жить всего несколько дней, а может быть и того меньше. Слава осторожно прислонил холст к шкафу

— У тебя все готово? — он хмуро посмотрел на груды бумаги, выдвинутые ящики, разбросанные кисти, и Наташа только сейчас заметила, какой в комнате царит беспорядок. С тех пор, как все пошло кувырком, она и думать забыла про домашние дела. На секунду ей показалось, что она попала в чужую квартиру.

— Да, все. А у тебя?

— Да. Завтра я зайду за тобой в семь утра — правильно?

Наташа кивнула и медленно опустилась на колени рядом с холстом, чуть склонившись влево — загипсованная рука вдруг стала неимоверно тяжелой.

— Вот уже и осень, Слава, — вдруг сказала она. — Уже осень, а я еще ни разу не была на море.

Слава взъерошил свои волосы и, помедлив, сел рядом с ней прямо на пол, хотя на нем были светлые брюки.

— Слушай, кондуктор, может, нажмем на тормоза, а? — спросил он.

— Что ты увидел в той картине, Слава? Что ты хотел сделать? Почему ты разбил стекло?

— Какая разница, лапа? Помутнение рассудка. Рука зачесалась чего-то — к деньгам наверное. Я…

— В семь утра, Слава.

— Что? — он удивленно посмотрел на нее.

— В семь утра, Слава. Я буду тебя ждать. А сейчас — уйди пожалуйста. Мне нужно готовиться. Извини — я не покормлю тебя — в холодильнике пусто, у меня даже чая нет.

— У тебя… — Слава запнулся, — у тебя совсем нет денег сейчас?

Наташа покачала головой и улыбнулась безмятежно.

— Финансы поют романсы, Слава. Даже не романсы — марши играют. Только не вздумай отсыпать из барского кошелька — я тебе и так кругом должна. Кроме того, я слышала, у тебя недавно станок украли, который деньги печатает.

— Хорош, свои подковырки… — Слава щелкнул ее по носу, потом полез в карман рубашки. — Я оставлю и ты возьмешь — тебе завтра работать. Долго работать. Давай, поешь что-нибудь и лучше ложись спать пораньше.

Оба посмотрели на яркий солнечный день за окном и натянуто рассмеялись, потом Слава встал, с серьезным видом пожал ей здоровую руку своей здоровой рукой, сказал «До завтра!» и вышел из комнаты. Наташа подумала, что следовало бы его проводить, но осталась сидеть на месте. Вскоре в коридоре громко хлопнула входная дверь.

Наташа повернулась и увидела на полу рядом с собой узорчатую бумажку с портретом Ивана Франко, о котором ей не было известно ничего, кроме того, что кто-то убил его топором в кабинете. Она мотнула головой и щелчком оттолкнула от себя бумажку. Но через пять минут протянула руку и подняла деньги с пола.

— Исключительно из-за работы, — сказала Наташа негромко. — Да ты просто какой-то реликт, Слава. Может, тебя и нет вовсе? Появился бы ты пораньше. Хоть чуть-чуть пораньше.

Неожиданно ей вспомнилось надменно-насмешливое лицо Лактионова, умные и хитрые глаза за маленькими стеклами очков в золотистой оправе и то, как он стоял возле музейной лестницы, засунув руки в карманы белых брюк. Видение было ярким, но коротким и почти сразу рассеялось, и вместо него Наташа увидела старый палас и разбросанный по нему мусор. Она вытянула ноги и толкнула один из выдвинутых ящиков.

Ей вдруг стало страшно, что когда-нибудь она запутается, заблудится в собственных видениях и не вернется, а в этой реальности останется только ее тело, вот так сидящее возле шкафа или лежащее в постели с тупым стеклянным взглядом вытаращенных пустых глаз. И словно для того, чтобы избавиться от видений, она долго сидела возле холста и смотрела, как шевелятся тени на ее голых ногах.

Из оцепенения ее вывел громкий звук заработавшего на улице компрессора. Наташа заморгала и посмотрела на часы — было начало третьего.

— Ох! — сказала она и встала, и тотчас ее пустой желудок судорожно сжался, настоятельно и громко требуя еды. Прижав ладонь к животу, она, едва передвигая ноги, отправилась переодеваться для похода на рынок — платье, в котором она ездила за холстом, все смялось и, кроме того, было заляпано Славкиной кровью.

Когда Наташа вышла из подъезда, шум компрессора оглушил ее совершенно, и к этому шуму добавился зубодробительный грохот отбойного молотка. Щурясь, Наташа надела солнечные очки и недоуменно посмотрела на дорогу. Двое людей в оранжевых жилетах дорожно-ремонтной службы неторопливо протягивали между платанами веревки с красными тряпочками, третий, пригнувшись, орудовал отбойным молотком, снимая пласт асфальта посередине дороги. У обочины рычал компрессор.