Тайна Крикли-холла - Герберт Джеймс
Так оно и пошло дальше: Маврикий не просто доносил, он безудержно врал про других сирот, лишь бы самому не оказаться в роли наказуемого, — и скоро начал получать за свое предательство небольшие награды. Порядок в Крикли-холле был жестким, неизменным, а правил поведения в доме слишком много, чтобы Маврикий мог их вспомнить теперь, но за нарушение полагалось жестокое наказание… Иногда детей бил Криббен своей плетью, а иногда — Магда, ремнем (она постоянно носила на талии широкий кожаный пояс, который могла в любую минуту опустить на руки или ноги нарушителей порядка). Еще детей периодически на целый день лишали еды или заставляли молча стоять в углу по шесть часов или больше. Куклы и разные игры не позволялись, хотя Маврикий знал, в доме полно всякой всячины — он сам помогал Магде переносить коробки, присланные благотворителями, и все это заперли в кладовой на чердаке, рядом с детской спальней. Однако по субботним утрам детям разрешалось качаться на качелях, которые соорудил для них молодой садовник — перед домом, где посреди лужайки росло большое дерево. Но детей выпускали из дома только по двое, да и то ради того, чтобы прохожие могли видеть сирот и думать, что дети веселятся, как и положено детям. А в особенности Криббены старались произвести впечатление на викария церкви Святого Марка, находившейся ниже по склону. Преподобный Россбриджер с удовольствием заглядывал время от времени к Криббенам на чай с бисквитами. Однако очень скоро невинная забава с качелями превратилась в новую форму наказания.
Маврикий быстро стал любимым воспитанником Магды и преданным слугой самого Августуса Криббена Другие дети ненавидели его за это (точно так же, как ненавидели его в Лондоне, в сиротском доме), потому что знали: он шпионит за ними, доносит Криббенам о малейшем нарушении правил, и именно из-за него отношение опекунов становится все хуже и хуже. Тяжелее всех пришлось Сьюзан Трейнер, потому что она в особенности не нравилась Маврикию — девочка была слишком уж дерзкой и постоянно защищала маленьких, особенно того поляка. Криббен и Магда вечно цеплялись к Стефану Розенбауму; то, что этот Стефан почти не понимал английского, для них ничего не значило.
А Маврикий наслаждался происходящим. Ему нравилась строгость, и он веселился, глядя, как наказывают других. Он обожал смотреть на жестокие избиения бамбуковой тростью. И очень скоро Криббен оценил возможности Маврикия…
55
Молния
Гэйб вел рейнджровер на запад и был вполне доволен дорогой, несмотря на всеобщее бегство из города, которое случалось каждую пятницу под вечер. Он ехал по скоростной полосе и мог жать на газ на вполне законных основаниях, напирая на идущие впереди машины, мигая фарами, вынуждая неторопливых уйти на соседнюю полосу. Глупая затея, конечно, однако Гэйб хотел добраться до Крикли-холла как можно скорее. Он был не в том настроении, чтобы церемониться с кем бы то ни было.
Эва не хотела, чтобы он возвращался в Крикли-холл этим вечером, потому что чувствовала: Гэйб наверняка слишком измотан и физически, и эмоционально. Она сказала, что сама успокоит Лорен и Келли после того, как сообщит им ужасную новость. А они, в свою очередь, постараются утешить друг друга. Для него же ехать назад сразу после посещения морга слишком опасно, тем более что дождь продолжает лить.
Но Гэйбу не понравилось, как звучал голос его жены. Он был слишком бесстрастен. Эва показалась ему слишком спокойной, слишком собранной. Должно быть, чересчур потрясена. Может быть, она вообще ничего не чувствует, ее эмоции иссякли. Но как бы то ни было, Гэйб должен поскорее вернуться к жене и девочкам. Они нуждаются в его любви и поддержке так же, как он нуждается в их сочувствии.
Струи дождя внезапно ударили в ветровое стекло с силой, и Гэйб обнаружил, что ведет машину вслепую. Он сбросил скорость и переключил «дворники» на более энергичный режим. Другие машины тоже замедлили ход, и Гэйб застонал вслух. Ему это было уж и вовсе ни к чему.
Дождь, до этого момента лишь моросивший, превратился в чудовищный ливень, и внезапная перемена вызвала у Гэйба ощущение, что он вдруг окунулся в настоящий водопад. Гэйб видел, как полностью почернело небо над головой, и тут, как будто для того, чтобы еще ухудшить положение, тучи прорезала молния, на мгновение залив ослепительным белым светом дорогу и окрестности, и почти сразу Гэйб услышал раскаты грома.
Гэйб выругался и помигал фарами, сгоняя с пути водителя, не дававшего ему проехать. Он снова нажал на педаль акселератора и опять набрал скорость.
56
Воспоминания
Он допил последние капли «Хеннеси» и уставился на стакан, не зная, стоит ли заказывать еще порцию. Посмотрев на часы, решил, что уходить пока слишком рано.
Встав из-за стола, Маврикий направился к бару. За стойкой хозяйничала недавно подошедшая симпатичная, но довольно неряшливая девица. Мужчина, которого Маврикий счел либо владельцем заведения, либо управляющим, стоял в дальнем конце стойки, беседуя с двумя местными жителями. Зал начинал понемножку наполняться.
Маврикий заказал еще один двойной бренди, уже третий, и улыбнулся девушке, которую хозяин, как слышал Маврикий, называл Франни. Оставь сдачу себе, сказал он ей и унес выпивку на тот же маленький столик.
Старик в матерчатой кепке все так же смотрел на огонь. Франни, заступая на дежурство, подбросила в очаг несколько поленьев, оживив пламя. В кружке любителя огня оставалось еще на дюйм или около того пива, и Маврикий подумал, что старику, наверное, понадобится по меньшей мере полчаса, чтобы прикончить пиво.
Маврикий не спеша попивал свой бренди, наслаждаясь его обжигающим вкусом, никуда не спеша, потому что времени у него было еще много, даже очень много.
Он поудобнее устроился в кресле и снова углубился в воспоминания.
* * *…Августус Теофилус Криббен, конечно же, страдал отклонениями психики: он был садомазохистом. Но Маврикий в те годы не понимал таких слов. По сути, для Маврикия Криббен был чем-то вроде бога, и через какие-нибудь три недели мальчик стал служителем этого божества. Да, он всегда боялся Криббена, но в то же время и поклонялся ему как кумиру. Криббен был хозяином и правителем Крикли-холла. Маврикий испытывал к нему благодарность за то, что Августус позволил служить ему, потому что таким образом Маврикий и сам приобретал силу: он стал главным среди детей, на него обращала внимание Магда, его одобрял сам хозяин… лишь это имело особое значение.
Он искал способы доставить удовольствие Криббену и Магде, подсматривал за другими сиротами, следил за порядком, когда Криббена или его сестры не было рядом. По утрам он заставлял детей выстраиваться в идеальную линию в холле, доносил на них, если те разговаривали или играли после отбоя, и главное — всячески старался, вместе с опекунами, сделать жизнь эвакуированных как можно более тяжелой. Когда все они строем отправлялись в церковь — в воскресенье утром, — Маврикий всегда шагал сзади, рядом с Магдой, готовый отметить любой обмен словами между детьми, любое нарушение правил со стороны мальчиков и девочек, шедших впереди. Он оставался столь же бдительным и во время мессы, продолжал ловить каждый шепоток, каждое движение сирот.
Вскоре он настолько очаровал своих опекунов, так заморочил им головы, что ему позволили бодрствовать после того, как все дети ложились в постель. Но он приобрел привычку сидеть на узкой лесенке, ведущей на чердак, как раз под дверью, и прислушиваться к тому, что происходит в спальне, — и зачастую улавливал произнесенные шепотом слова, относившиеся к Криббену либо к нему самому. Сам Августус Криббен, казалось, не спал никогда: он вышагивал то по галерее, то по каменному полу вестибюля, поднимался либо спускался по широкой лестнице — и время от времени останавливался возле узкой лесенки, ведущей в детскую спальню. Там замирал, прислушиваясь, стараясь уловить любой шорох, самое тихое бормотание, едва заметный шум — надеялся поймать детей с поличным; он в любую минуту был готов протопать по ступенькам наверх и учинить мгновенную расправу… бамбуковая плеть всегда была в его руках. А потом он стал по вечерам приводить Маврикия в свою спальню.
