Клайв Баркер - Каньон Холодных Сердец

– Кроме своей особы, как я погляжу, тебя ничего не волнует. Да?

– О, умоляю, Руди. Только избавь меня от своих нотаций. До смерти надоели лекции о самовлюбленности.

– Теперь я смотрю на вещи совсем другими глазами.

– Еще бы. Уверена, что теперь ты жалеешь о каждом миге жизни, который провел в самолюбовании. Но меня это ничуть не касается, тем более сейчас.

Призрак внезапно изменил окраску. Не успела хозяйка и глазом моргнуть, как он покрылся желто-серыми пятнами; было видно, как: его лицо излучает волны гнева.

– Я сделаю так, что это коснется и тебя, – возвысил он голос, направляясь в ее сторону. – Эгоистичная сучка.

– А знаешь, как тебя называли? – в свою очередь выпалила Катя. – Размазня.

Она знала, что такого удара он не выдержит. Год назад журналист-аноним из «Чикаго трибьюн», назвавший его «розовой размазней», написал: «Жаль, что этого Родольфо Гульельми, или Рудольфа Валентино, как его теперь величают, не утопили еще в детстве». Руди вызвал обидчика на боксерский ринг, чтобы выяснить, кто на самом деле из них сильнее. Журналист, разумеется, не только не откликнулся на его призыв, но даже не обнаружил своего лица. Однако нанесенный им удар все же достиг цели. Теперь, когда то же оскорбление нанесла ему Катя, Валентино не выдержал. Обуреваемый гневом, он накинулся на женщину и вцепился ей в глотку. Хозяйка была почти уверена, что его нематериальное тело не способно нанести какой-либо ощутимый вред. Но не тут-то было! Несмотря на то, что плоть и кровь Валентино превратились в урну пепла, духовная ипостась не утратила собственной силы. Его пальцы, почти как живые, стиснули Катину шею, перекрыв дыхание.

Однако сдаваться она не собиралась. Одной рукой оттолкнув призрака назад, другой Катя царапнула его ногтями по лицу. Из ран полилась кровь, запах которой отдавал гнилым мясом. Лицо Валентино исказилось в таком отвращении, будто он учуял вонь экскрементов. Он невольно ослабил хватку, и Катя, пользуясь его замешательством, тотчас вырвалась из его рук.

Валентино всегда был очень чувствителен к запахам – очевидно, потому что сам вырос в зловонной нищете. Он провел рукой по израненному лбу и щекам и, понюхав пальцы, жутко скривился.

Увидев выражение его лица, Катя громко расхохоталась. Ярость Валентино внезапно потеряла накал. Казалось, так же внезапно он осознал всю глубину несчастья, в которое ввергла его Страна дьявола.

– Что, черт побери, здесь происходит? – послышался из-за деревьев голос Зеффера.

Не закончив вопроса, он в недоумении уставился на Валентино.

– О Господи Всемогущий! – воскликнул Виллем. Услышав имя Господа, произнесенное всуе, Валентино как истинный католик перекрестился и исчез в темноте.

Злое пророчество Рудольфа Валентино сбылось с удивительной точностью: в последующие несколько недель на каньон Холодных Сердец началось нашествие призраков.

Поначалу ничего ужасного вроде бы не происходило. Только изменился лай койотов; как-то ночью с розовых кустов были сорваны все цветки, а на следующую ночь – все лепестки с плюща. Затем в ущелье прискакал перепуганный олень, который в ужасе оглядывался на оставшиеся позади заросли. Подобные знаки, как растолковал их Зеффер, призваны были заставить хозяев заключить мир с «непрошеными гостями», иначе последствия могли оказаться трагическими. Эти призраки, как; отмечал, в недоумении озираясь вокруг, Виллем, были отнюдь не эфирного происхождения, и если они состояли из той же субстанции, что и Валентино (чего вполне следовало ожидать), то могли представлять для них с Катей реальную физическую угрозу.

– Они могут нас прикончить, пока мы будем спать, – сказал он ей.

– Валентино не сможет…

– Пусть не Валентино, а кто-нибудь другой. Среди них немало найдется тех, кто из ненависти вполне способен на такое. Например, Вирджиния Мэйпл. Она всегда питала к тебе зависть. Помнишь? А потом, когда ты кое-что для нее сделала, взяла да и повесилась.

– Ничего я для нее не делала! Просто позволила поиграть в этой проклятой комнате. Кстати, в той самой, которую ты для нас приобрел.

– Так я и знал, что рано или поздно этим кончится, – закрыв лицо руками, произнес Виллем. – Да, это моя вина. Какой я был глупец, что позволил себе это сделать! Я думал, она тебя просто развлечет.

– А разве это не так? – недоверчиво взглянула на него Катя. – Разве можно это отрицать? «Охота» до сих пор доставляет мне удовольствие. Я обожаю те ощущения, которые у меня возникают, когда я нахожусь рядом с ней и касаюсь этих плиток. Я чувствую себя еще более живой.

Хозяйка двинулась к нему, и в какое-то мгновение Зеффер подумал, что она вот-вот одарит его каким-нибудь знаком внимания – лаской, пощечиной или поцелуем. Он был готов принять от нее все, что бы то ни было, только не безразличие. Однако Катя просто сказала:

– Во всем этом виноват ты, Виллем. И эту проблему должен решать ты.

– Но как? Может, мне удастся отыскать отца Сандру…

– Но он же не сможет забрать плитки назад.

– Интересно почему?

– Потому что я их ему не отдам. Господи, Виллем! С тех пор как ты мне дал ключ от этой комнаты, я посещаю ее каждый божий день. Она вошла в мою кровь и плоть. Потерять ее – все равно что обречь себя на смерть.

– Тогда давай переедем и заберем ее отсюда. Она уже претерпела один переезд. По крайней мере, мы оторвемся от призраков.

– Они будут преследовать нас до тех пор, пока существует «Охота». В конце концов, терпение у них кончится и они нас уничтожат.

Зеффер кивнул. В ее словах заключалась хоть и горькая, но правда.

– Что, скажи ради бога, мы такого сделали? – воскликнул он.

– Все равно исправить уже ничего нельзя, – ответила Катя. – Попробуй съездить в Румынию и найти отца Сандру. Может, он подскажет, как защититься от призраков.

– А где ты будешь жить, пока меня не будет?

– Я останусь здесь. Я не боюсь Руди Валентино, ни живого, ни мертвого. И стерву Вирджинию тоже не боюсь. Если я уеду, они проберутся в комнату.

– Может, в этом нет ничего страшного? Почему бы не предоставить им такую возможность? Мы можем превратить комнату в груду осколков и…

– Нет. Это моя комната. Только моя. Вся до последней плитки.

Эти слова она произнесла с такой яростью, что Виллем вынужден был замолчать. Ничего не говоря, он довольно долго смотрел на Катю, пока она дрожащими пальцами зажигала сигарету. Наконец, набравшись мужества, произнес:

– Ты боишься.

Женщина смотрела в окно с таким видом, будто не слышала Зеффера. А когда заговорила, ее голос сделался столь же нежен, сколь резок был всего минуту назад.