Из бездны - Шендеров Герман
В гаражный кооператив решили идти не через главный вход – там нас мог заметить сторож, – а через дырку в заборе. Где-то вдалеке лаяла собака, но мы с Мишкой знали, что Лайда – безобидное брехло, а вот Абхаз, здоровенный сторожевой кобель, вполне мог бы стать препятствием, но совсем недавно он бесследно исчез. Мишка утверждал, что его съели бомжи.
Свежевыкрашенный отцовский гараж вздымался над нами мрачной крепостью, серой громадой. Зеленел обрезок бутылки из-под «Спрайта», накрывавший замок.
– Так, гляди! – Горлов открыл пластиковый ящик, внутри оказались инструменты. Подобрав два более-менее близких по размеру гаечных ключа, один он сунул мне в руку. – Берем, упираем с двух сторон и тянем в стороны, как рычаг, понял?
– Понял.
Воткнув под дужку замка по ключу, мы принялись тащить, каждый в свою сторону. Шло очень туго, от холодного железа пальцы тут же потеряли чувствительность. Замок издевательски ухмылялся изогнутой надписью «Бастион» на корпусе. Вдобавок я откровенно трусил: что, если нас заметят другие гаражники? Объясняй потом, что не воры.
– Сильнее тяни! – кряхтел Мишка.
– Да тяну я!
– Еще сильнее!
Вдруг что-то звякнуло, отлетел кусок дужки, и я повалился вместе с гаечным ключом в слякоть. Тут же насквозь промокла спина.
– Йес-с-с! – обрадовался Горлов. – Ну, милости прошу!
Со скрипом отворилась дверь гаража, изнутри дохнуло смрадом застарелых нечистот и чего-то гнилого, мы оба зажали носы.
– Ты первый! – прогнусавил Мишка сквозь варежку.
– А чего это я? Иди ты!
– Твой гараж! – подтолкнул он меня.
Набрав морозного воздуха в легкие, я шагнул в узкую щель между створками. Внутри было темно и, странным образом, очень тепло, отчего я весь взмок в своих свитерах. Где-то впереди зазвенели цепи, заставив меня застыть на месте.
– Ну, что там? – прошипел Мишка. Ткнулся сбоку, протискиваясь внутрь.
– Темно… – еле слышно, одними губами произнес я.
– Ща… – Послышался щелчок, и желтый луч фонарика скользнул по грязным матрасам, заваленному тетрадями верстаку, осветил видеокамеру на штативе – видимо, ту самую, при помощи которой снимали видео, – и, едва зацепив чьи-то стопы, тут же метнулся прочь.
– …твою мать! – выругался Мишка.
Немедленно раздалось натужное мычание, словно кто-то пытался кричать сквозь кляп. Вновь луч фонарика несмело пополз вверх – показались грязные, в какой-то налипшей дряни, стопы; бедро с отвратительным влажным кратером; свет стыдливо мазнул по темному треугольнику волос, устремился выше – на странную крышку от кастрюли посреди живота. Подняв, наконец, фонарик выше, Мишка вновь выматерился, а я вскрикнул – лицо женщины было искалечено. Единственный глаз дико оглядывал нас, место второго занимала какая-то затычка, будто винная пробка. Весь лоб опоясывала линия отверстий, точно перфорация на отрывных календарях. Пленница мычала и дергалась в цепях, явно пытаясь высвободиться.
Первым взял себя в руки Горлов.
– Сейчас мы вас освободим! – сказал он твердо, уверенно, точно какой-нибудь пожарный или спасатель, после чего скомандовал: – Неси гвоздодер и плоскогубцы!
С облегчением я выбежал на улицу и принялся дрожащими руками вынимать из плотных пазов инструменты. Происходящее никак не укладывалось в голове. Там, на кассете, это можно было принять за монтаж, за какой-нибудь розыгрыш, но здесь кошмар обернулся объективной реальностью, с которой мне еще лишь предстояло смириться.
Первым делом мы взялись за ноги. Вернее, Мишка принялся вынимать гвоздодером железки, вбитые в стопы пленницы, а я просто смотрел, не в силах пошевелиться. Каждый раз, когда у Мишки срывался инструмент, несчастная тихонько вскрикивала и дергалась на цепях.
– Есть один! – Довольный Горлов продемонстрировал мне окровавленный гвоздь. Следом с немалым трудом, расшатав, он выкорчевал и второй. – Так, сейчас займемся руками.
Тут все оказалось сложнее: никто из нас не доставал до цепи, пришлось подвинуть верстак. Тот неохотно полз по бетонному полу с чудовищным скрипом. Вцепившись плоскогубцами в одно из звеньев, мы по очереди плющили и крутили его, надеясь разогнуть. За дверью темнело, и я понимал, что родители уже скоро придут с работы.
– Ща все будет! – невозмутимо успокаивал пленницу Горлов. – Ща!
Настала очередь Мишки. Он вновь залез на верстак и принялся тянуть плоскогубцами то вниз, то влево, а я стоял внизу и ждал, пока ноющие от непривычной работы руки хоть немного отдохнут. Не знаю, что тогда было в моей голове. Наверное, я просто хотел убедиться, что не сошел с ума. Взгляд мой зафиксировался на круглой крышке посреди живота пленницы. Пальцы сами потянулись к ручке, несмотря на испуганное мычание несчастной женщины. Крутанув, я направил фонарик в открывшийся мне темный тоннель, который никак не мог уместиться в человеческом теле.
– Эй, ты куда светишь? – спросил Мишка, но я не слышал, я орал или даже, скорее, пищал, потому что ужас судорогой сжал мне горло.
Оттуда, из разверстой утробы пленницы, на меня смотрело то, чему я не мог найти имени. Это бесцветное лицо объединяло в себе все мои страхи, все самое жуткое, что я видел в жизни: человека без кожи из «Восставшего из ада»; дохлую кошку, обнаруженную меж гаражами – с внутренностями наружу; белую как мел бабушку в гробу с подвязанным ртом; жуткую картинку с хеллоуиновской тыквой из старой детской книжки. Все это сочеталось в кошмарном существе, что медленно пробиралось по неестественно глубокому тоннелю из плоти в мою сторону. И я готов был поклясться: где-то в груди то самое, что ползало и ворочалось в моих легких, потянулось к нему навстречу.
Раздался тоненький «дзинь», и женщина повалилась на меня, накрыла своей кошмарной дырой на животе, выбила фонарик из рук. Я не мог видеть ничего, но слышал влажное шуршание, с которым наружу продвигалось нечто. Где-то позади послышался жуткий скрип, тусклый вечерний свет проник в гараж, и я со странной смесью облегчения и еще большей паники узнал отцовский голос:
– Что вы тут делаете?
Женщина вдруг вскочила, нависла надо мной с диким выражением лица; в руке она сжимала отвертку. Я загородился руками, ожидая, что та собирается мне жестоко отомстить за то, что я открыл крышку, за то, что я – сын маньяка, а может быть, просто за то, как несправедливо обошлась с ней судьба. Но пленница, выпучив единственный глаз, смотрела туда, где должен был стоять отец.
– Ме-е-едленно опусти отвертку! – увещевал он у меня за спиной.
Женщина замотала головой, слипшиеся светлые барашки на ее голове пришли в движение. Размахнувшись, пленница со всей силы всадила отвертку себе в глаз, свет вдруг сменился тьмой, и я умер.
* * *В тот день я очнулся дома, в кровати, с сильным ознобом и долго не мог говорить. Мать поила меня горячим молоком с медом и постоянно измеряла температуру, отец же беспокойно мерил шагами комнату, то и дело заглядывая мне в глаза. Оказывается, Мишка все-таки принес к нам какую-то инфекцию, и я заболел. Все эти странные кассеты и женщины в гаражах, по словам родителей, оказались лишь горячечным бредом, а Мишка воспользовался ситуацией. Они рассказали мне, что Мишка придумал какую-то глупую сказку и заманил меня в гараж, чтобы там что-то украсть. Соседи нередко запрещали своим чадам приглашать Мишку, потому что после него якобы пропадали вещи. Теперь и у моих родителей Мишка впал в немилость – общаться с ним мне строжайше запретили. Дома я просидел еще полгода. Ключи от квартиры у меня благоразумно отобрали, так что нарушить запрет не получилось бы при всем желании. Когда я, по мнению родителей, достаточно окреп, чтобы выйти на улицу, выяснилось, что Горловы куда-то переехали, не оставив для связи ни телефона, ни адреса.
Что случилось с Мишкой на самом деле, я узнал лишь тринадцать лет спустя, когда у отца диагностировали неоперабельную опухоль. В тот день я вернулся из института, зашел домой и понял сразу: что-то не так. Мать тихонько плакала на кухне, на любые вопросы отвечать отказывалась, а отец, заметив мое появление, схватил меня за плечо, отвел в гостиную и усадил в кресло. Вместо серебристого DVD-плеера под телевизором вновь стоял видеомагнитофон «Грюндиг», а рядом – картонная коробка с кассетами.
