Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри - Эдвард Фредерик Бенсон
Хью начал:
– Случилось это двадцать четвертого июня, ровно полтора года назад. Как ты, наверное, помнишь, свою квартиру я сдал и приехал на недельку из-за города погостить у тебя. Обедали мы здесь, вдвоем…
Не удержавшись, я вмешался:
– Так ты видел привидение у меня? В новом домике-коробке, на новой улице?
– Когда оно явилось, я находился в доме.
Я смолк.
– Мы пообедали вдвоем здесь, на Грейам-стрит[297], – продолжал Хью, – а потом я отправился в гости, а ты остался дома. За обедом нам не прислуживал твой лакей, и когда я о нем спросил, ты сказал, что он болен, и, как мне почудилось, поспешно сменил тему.
Когда я уходил, ты дал мне ключи, а по возвращении я обнаружил, что ты уже отправился спать. Мне, однако, пришло несколько писем, которые требовали немедленного ответа. Составив послания, я опустил их в почтовый ящик напротив. В спальню я, наверное, поднялся, изрядно припозднившись.
Ты устроил меня на четвертом этаже, в комнате окнами на улицу – я подумал, что обычно ты сам в ней спишь. Было очень душно; когда я уходил на вечеринку, светила луна, а теперь все небо заволокло тучами; я ждал, что еще до утра разразится гроза. Голова была тяжелая, веки слипались, и только в постели я заметил, по тени оконных рам на шторах, что одно окно осталось закрытым. Несмотря на жару и духоту, встать я поленился и вскоре задремал.
В котором часу я проснулся, не знаю, но точно до рассвета, среди необычайной тишины и спокойствия. Не слышно было ни шагов, ни повозок; жизнь замерла в молчании. Проспал я не более часа или двух, поскольку еще не светало, однако чувствовал себя абсолютно свежим и бодрым; теперь мне ничего не стоило вылезти из постели и открыть второе окно, и я поднял штору, распахнул створку и высунулся наружу – глотнуть хоть немного свежести. На улице тоже стояла гнетущая жара, и на меня, хотя мое настроение обычно не зависит от погоды, напала жуть. Я попытался отделаться от этого чувства при помощи рассуждений, но не смог; предыдущий день я провел удачно, назавтра ожидался не менее приятный, а меня почему-то донимали неопределенные страхи. И еще в предрассветной тишине я чувствовал себя ужасно одиноким.
Вдруг невдалеке загромыхала приближавшаяся повозка; я отчетливо различил медлительный топот пары лошадей. Еще не попавшие в поле зрения, они направлялись ко мне, и все же от этих признаков жизни мне не сделалось менее тоскливо. Смутная мысль, вернее, чувство подсказывало мне, что эти звуки и мое дурное настроение как-то связаны.
Наконец я увидел повозку. Вначале мне было непонятно, что она собой представляет. Потом я разглядел черных длиннохвостых лошадей и за ними экипаж из стекла с черным каркасом. Это был катафалк. Пустой.
Он двигался по нашей стороне улицы. И остановился у твоих дверей.
И тут мне пришла в голову очевидная разгадка. За обедом ты сказал, что твой лакей болен, и как будто не захотел пускаться в подробности. Несомненно, решил я, лакей умер, а ты, чтобы меня в это не посвящать, заказал перевозку тела на ночные часы. Оговорю, что эта мысль мелькнула у меня в голове как молния и я не успел осознать ее неправдоподобие, а между тем события развивались дальше.
Я по-прежнему высовывался из окна и, помню, удивился, правда лишь на миг, тому, как четко я различаю улицу, а вернее, то, на что смотрю. Из-за облаков проглядывала луна, но все же казалось странным, что катафалк и лошади видны во всех подробностях. Внутри не было никого, кроме кучера; пустота царила и на улице. Я принялся его разглядывать. Высмотрел все детали одежды, но не лицо: для этого я находился слишком высоко. На кучере были серые брюки, коричневые ботинки, черный мундир, застегнутый на все пуговицы, соломенная шляпа. На ремне, перекинутом через плечо, висела, надо полагать, сумка. Он в точности походил на… кого, как ты думаешь?
– Ну… на кондуктора автобуса, – ляпнул я.
– Вот и я так же подумал, и в тот же миг он задрал голову и посмотрел на меня. Длинное худое лицо, на левой щеке родинка, поросшая темными волосами. Все так отчетливо видно, словно дело происходит в полдень и нас разделяет какой-нибудь ярд. Это я рассказываю долго, а случилось все мгновенно, и у меня не было времени удивиться тому, что кучер катафалка так неподобающе одет.
Коснувшись шляпы в знак приветствия, он ткнул большим пальцем себе за спину.
«Там как раз хватит места еще на одного, сэр», – проговорил он.
Пораженный этим неслыханно грубым замечанием, я тут же спрятал голову, опустил штору и, сам не знаю почему, включил электрический свет и посмотрел на часы. Стрелки указывали половину двенадцатого.
Тут я впервые усомнился в том, чему только что был свидетелем. Выключив свет, я вернулся в постель и принялся размышлять. Мы пообедали, я отправился на вечеринку, вернулся, отослал письма, лег и какое-то время спал. Половина двенадцатого… как же такое возможно? Или… что это за половина двенадцатого?
Я додумался до еще одного простого решения: у меня остановились часы. Но нет, они тикали.
Вокруг снова все стихло. Я ожидал с минуты на минуту приглушенного топота на лестнице, мелких и небыстрых шагов (ведь тяжесть немалая), но в доме не раздавалось ни звука. Снаружи – та же мертвая тишина, меж тем как у двери ждет катафалк. Часы тикали и тикали, наконец мрак начал рассеиваться, и я понял, что занимается рассвет. Как же так случилось – тело должны были увезти ночью, а его все не погрузят; катафалк дожидается, а на дворе уже утро?
Снова встав с постели, я принудил себя подойти к окну и поднять штору. Быстро светало, в воздухе было разлито серебристое сияние, какое наблюдаешь по утрам. Но катафалка нигде не было.
Я перевел взгляд на часы. Они показывали четверть пятого. Но я мог бы поклясться, что с той «половины двенадцатого» прошло не более получаса.
Тут мною овладело странное двойственное ощущение, словно я живу в настоящем и вместе с тем в каком-то другом времени. Двадцать пятое июня, рассвет, на улице, как полагается, пусто. Но совсем недавно ко мне обращался кучер катафалка и часы показывали половину двенадцатого. Кто был этот кучер, из каких сфер его сюда занесло? И опять же, что это была за половина двенадцатого, о
