Между двух огней - Кристофер Бьюлман
— Однако, я надеюсь, что это не охладит ваш пыл, ибо, как верно подметили низменные люди, человек может развлекаться, не улыбаясь...
При этих словах официанты погасили половину факелов, освещавших зал.
— Нам пора идти, — сказала Дельфина, хотя и знала, что уйти пораньше, не привлекая нежелательного внимания, не получится. Она боролась с переполненным мочевым пузырем; она не хотела проходить через кухню в уборную, как это делали другие гости, из-за боязни выдать свой пол.
— Мы пока не можем, — сказал Томас, и она кивнула, опустив глаза.
Распорядитель снова заговорил.
— А теперь пусть леса Прованса растут под звездами, и пусть друзья Господа предвкушают те радости, которые ожидают их в королевстве, которому они так усердно служат.
Слуги выкатили несколько деревьев, листья которых были заменены очень тонкими, мастерски обработанными золотыми листочками; среди них мерцали золотые и серебряные плоды и другие драгоценные предметы. Мягкие диваны стояли в укромных уголках золотого леса таким образом, чтобы они были частично или полностью скрыты.
— Пусть те из вас, у кого более холодная кровь, собирают дары с ветвей; пусть те, у кого более горячий нрав, наслаждаются охотой...
В этот момент вернулся виолончелист и сыграл марш, под который выстроилась шеренга из двадцати женщин; все они были обнажены, если не считать великолепных оленьих масок с золотыми рогами. Их тела были идеальны: гибкие и упругие, ни одна из них не казалась моложе семнадцати или старше двадцати пяти. Все они приняли позы под деревьями: кто-то наклонился, кто-то встал на четвереньки, одна повисла на ветке вниз головой.
Томас смотрел на это зрелище, и на его лицо медленно пробралась улыбка.
Дельфина вздрогнула.
Рыцари и кардиналы начали выстраиваться вокруг стола.
Слуги отодвинули скамьи.
— Пошли, парень! — сказал герцог Валуа, такой же пьяный, как и все остальные, кто еще мог ходить, — если только ты не собираешься провести всю ночь, перешептываясь со своим пажом.
Томас последовал за ним прежде, чем Дельфина успела заговорить снова.
Он вышел в полутемный зал, испуганный и взволнованный.
Он вошел в рощу, смешавшись с кардиналами в красных одеждах и блистательными сеньорами; рука в белой перчатке сорвала с дерева золотую грушу, украшенную изумрудами. Рыцарь помоложе потрепал по заду извивающегося «оленя», а затем отвел ее к почти уединенной кушетке. Обнаженная попка одной девушки теперь терлась о бедро Томаса, и она повернула к нему свою оленью маску; в зале было так темно, что он не мог разглядеть ничего, кроме черноты в прорезях для ее глаз.
В нос ему ударила волна сильных духов, восточных ароматов, которые он не смог бы назвать — хотя это были кардамон, сандаловое дерево и пачули, — но которые доставили ему удовольствие и взволновали.
Его verge начал напрягаться, натягивая шелковые и шерстяные рейтузы, толкая нижнюю часть своего красного котарди. Олень заметила это и встала так, чтобы потереться о его центр. У нее это очень хорошо получалось. Если бы он был обнажен, он бы вошел в нее; кончик его verge почти вошел в нее даже через ткань.
Это было так приятно, и он так давно не испытывал подобного удовольствия, что полное освобождение было неминуемо. С некоторым усилием он отстранился от нее, а другой рыцарь смеялся над ним и хлопал в ладоши от его теперь уже очевидного возбуждения.
— С вашего позволения, мой дорогой граф, я займу ваше место, — сказал он. — Я положил на нее глаз, как только увидел ее длинные ноги. — С этими словами он задрал свою верхнюю одежду, спустил нижнюю и резво скользнул в девушку, даже не потрудившись усадить ее на диван на четырех ножках, а прижав к дереву, золотые листья которого вскоре задребезжали друг о друга.
Томас увидел, что некоторые взяли подарки и вернулись к своим столикам, поэтому он потянулся за чем-то беловатым, что оказалось гребнем из слоновой кости с тонкой гравировкой, украшенным золотыми ангелочками. Он взял его и поспешил обратно на свое место, как раз в тот момент, когда увидел, что папа Климент, великолепный в своей красной мантии из золотой парчи и тройной короне, входит в рощу. При каждом шаге на носке одной из его туфель сверкал золотой крест. Он улыбнулся Томасу, и Томас улыбнулся в ответ /
— Благодарю вас, Ваше Святейшество, — сказал рыцарь и поклонился.
— Всего лишь мелочь, сын мой, — сказал понтифик, и его слова были подобны теплому меду. — Всех нас ждут еще большие чудеса. — А затем он взял оленя за ухо и повел ее внутрь.
Томас был почти уверен, что папа смотрел ему вслед, но не обернулся, чтобы посмотреть.
Дельфина знала, что ей никогда не добраться до роскошных апартаментов возле собора Святого Петра, где они жили, поэтому она убежала в темный переулок и, присев на корточки, мочилась, как ей показалось, полдня.
Томас повернулся к ней спиной, заслонив от посторонних глаз своим телом.
— Ты ведь не трогал ни одну из этих оленей, правда? — спросила она.
— Да. Хотя и хотел.
— Дрочил, — сказала она.
— Сама дрочь. Ты ничего об этом не знаешь.
— Я знаю больше тебя.
— Что, например?
Она встала и вытерла руки, стараясь походить на мальчишку.
— Давай просто скажем «больше, чем ты». В любом случае, я подозреваю больше, чем знаю.
С этими словами она опустила взгляд, заставив Томаса посмотреть на бедро, где что-то шевельнулось.
Это был могильный червь.
ТРИДЦАТЬ-ДВА
О Ночных Виноделах
— Что ты здесь делаешь? — спросил Роберт Ханикотт.
Он пришел с ночным визитом к Гепу и чуть не выпрыгнул из кожи, увидев маленькую девочку в грязном платье, сидевшую, обхватив коленки, в дальнем углу стойла араба.
— Не сиди здесь на полу — тебя затопчут, — сказал он. — И побьют, если тебя найдут конюхи.
— Почему бы тебе не побить меня? — спросила она. — Ты же меня нашел.
— Я бы мог, — ответил он, но не убедил даже лошадь.
Она была странной маленькой птичкой: длинноногая, с большими ступнями и короткими волосами. Крестьянская девочка, не отсюда. Она говорила с ним на его родном нормандском французском.
И она понравилась жеребцу. Черт меня побери, если она ему не понравилась.
Ее слова были четкими, но глаза с отяжелевшими
