Лилит Мазикина - Луна, луна, скройся!

Моравия спешно набирает призывников. Вряд ли для ответного удара — просто в Богемии полегла чуть не половина армии, а это какое угодно государство заставит нервничать.

— Если наши выжили, — говорит Илонка, — то они добираются сюда.

— Парни не знают, что мы в Пшемысле, — возражаю я. — Они, скорее, пойдут в Ясапати. Так что только если мужики. И Кристо.

— Может быть, после войны всё легче пойдёт. И тогда мы к мужикам поедем…

— Илонка, ты говоришь о людях, которые депортировали цыган меньше года назад. Просто за то, что они цыгане.

— Так это они из Пруссии депортировали, а из Богемии, наверное, не будут…

Но Моравия встречает депортантов на границе уже двадцать шестого августа. Огромная толпа из цыган и евреев — у каждого по одному чемодану или сумке в руке — плотно встала на нейтральной полосе вдоль всей границы. Больше миллиона человек.

Батори как-то всё организовал: разом наш переезд в загородный дом одного из своих «крестников» и перевоз наших мужчин в Пшемысль. Большинство поселилось с семьями в гумлагере, а дядя Мишка и дядя Теофил, свёкр Патринки — с нами в доме. В единственной, но довольно просторной комнате на мансарде — наши охранники: Адам, Драго и его подопечный, семнадцатилетний Павлусь. Они спят по очереди, в любой момент времени бодрствуют как минимум двое. До равноденствия уже меньше месяца, и Батори опасается усиления «активности оппонентов».

Или хочет отвлечь внимание от туза в кармане — Марийки из Кошице.

В доме немного снижается нервное напряжение — в апартмане от него просто воздух гудел. Немудрено: четыре женщины и два ребёнка в небольшом замкнутом пространстве, да в постоянном ожидании плохих новостей, да с постоянно маячащим посторонним мужчиной. Ссор мы сумели избежать, просто всё время занимая себя чем-нибудь таким, что не требовало общения друг с другом. Я сидела в интернете, Илонка и Патрина шили приданное малышу, тётя Марлена то занимала мальчиков, то готовила, то протирала что-нибудь на кухне. Теперь, когда стало свободнее, мы охотней общаемся друг с другом, а ребята вообще счастливы: во внутреннем дворике вполне можно играть в футбол вдвоём, да и многими другими ребячьими делами заниматься тоже. Подозреваю, что им также нравится факт, что в этом году они не пошли в школу.

В остальном же новости не очень хорошие. Всё недвижимое имущество было отчуждено у цыган в пользу Прусско-Австрийского Содружества — это понятно. Но гораздо печальнее, что Содружество не выдало военнопленных, среди которых — выжившие парни нашей общины (нескольких дядя Теофил даже видел сам, включая моего двоюродного брата Севрека). Все защитники Богемии были объявлены бунтовщиками и приговорены к двадцати годам работы на благо завоевателей. Некоторые были повешены — безо всякого принципа, наугад. Просто для устрашения и для осознания остальными: в своей великой милости Содружество дарит им жизнь.

— Дарит! Чужое дарит! Эту жизнь только Бог да родители дают, как же может её кто-то другой дарить или отнимать, какое имеет право? — возмущается дядя Мишка.

И из мужчин вернулись не все. Двое после акции «каждый десятый» ушли в партизаны, сумев выбраться из оккупированного города, один как раз оказался десятым в строю, ещё один был застрелен при попытке заступиться за чешскую девушку лет шестнадцати, привлекшую внимание сразу двоих прусских солдат.

Дядя Мишка и дядя Теофил рассказывают наперебой.

— Все женщины в городе пачкают, уродуют себе лица, прячут или наголо стригут волосы, горбятся, хромают, вызывают язвы на губах, только чтобы солдаты не посмотрели. Девушек, девочек постарше держат взаперти в чуланах, подполах, стенных шкафах. Половина жилья в городе очищена от населения — говорят, туда будут переселять пруссов, семьи офицеров. Выселенные кто разбрёлся по родственникам, кого добрые люди к себе пустили. А кого-то, видишь, депортировали. Все предприятия, все магазины отданы во владение немцам. Пленные — как рабы, спят на оцепленном поле возле города под открытым небом, мокнут под дождём. Всю одежду у них отняли, кормят плохо и богемцам еду приносить не разрешают. Всякий немец может прийти и взять себе любого, чтобы он работу делал. Двух парнишек убили… их взяли для такой «работы», что они воспротивились, пробовали драться. На них и пули не потратили — немцы закричали солдат, те мальчишек просто забили ногами. Молодые солдаты вообще звери. Могут для развлечения поиздеваться над стариками, заставить на улице раздеться, плясать, на коленях стоять. Раввина убили… сначала за бороду, за волосы таскали, он всё молился. Они озверели, что он молится, забили его, а труп повесили перед домом на фонаре. Не поленились же, скоты! В дома заходят в любые, какие хотят. Берут, что хотят; что не хотят, могут сломать, растоптать, выкинуть. Пастора побили: он пытался их вразумлять, когда увидел, как они на улице над какой-то старушкой измывались. И при этом повторяют: вся культура, мол, у вас от немцев пошла, немцы — это цивилизация. Какая же это цивилизация, когда как звери лютуют?

В сети, в прессе, по телевидению активно обсуждают — удовольствуются ли немцы Богемией или и на Моравию пойдут тоже? Я спрашиваю Батори, когда он заглядывает в гости.

— На всех пойдут. Когда я летом был в Кёнигсберге, все бредили идеей вернуть «немецкие земли». А таковыми они считают все земли в границах бывшей Империи. Антинемецкие беспорядки в славянских странах этой зимой их только ещё больше распалили. Они это подали как иллюстрацию варварства, присущего ненемецким нациям. В некотором роде они были правы… их варварство на тот момент было меньше.

В отдельной комнате я снова могу не только спать днём и бодрствовать вечером, но и танцевать под «Луну». Чтобы не раздражать родственников, включаю её негромко, по кругу. Запираюсь — и выпадаю на два-три часа. Мы с песней слиты уже настолько, что я давно не сомневаюсь — мой танец не может не понравиться Сердцу. Батори был прав, выбрав меня.

Кажется, он всегда прав.

Я не верю, что он сможет заменить меня Марийкой.

Илонка пробует меня выспрашивать о моих танцах, но я намекаю, что это «волчьи» дела. Такое цыгане понимают и уважают.

— У меня для нас две новости, — говорит Батори, появляясь в очередной раз. — Хорошая и плохая. С какой начать?

— Давайте уж сразу с плохой, чтоб сначала огорчиться, а потом утешиться.

— Ладно. Она находится на территории Богемии.

— Кто?!

— А это уже хорошая новость. Я нашёл «кузню».

— Ту, где Сердце?

— Да. Посёлок Коварна, до начала двадцатого века населённый исключительно цыганами.

— Как же мы туда попадём?