Кай Мейер - Богиня пустыни

Но на самом деле он не верил, что саранча покинула пустыню ради растений. Должна была существовать какая-то другая причина.

Спускаясь по коридору, он снова начал задавать себе вопросы: если для саранчи в Калахари было достаточно пищи, тогда что прогнало ее оттуда? Или она от чего-то спасалась бегством?

И если да, то от чего?

Саранча напала через два дня, и все спасения, высказанные Шиндлером, оказались верными.

Никто не мог сказать, были ли ее миллионы, миллиарды или гораздо большее количество.

Мало кто вообще решался выходить на улицу. Для большинства жителей поместья нашествие саранчи было подобно сильной грозе: небо потемнело, а затем, когда все уже спрятались внутри дома, воздух наполнился грохотом, похожим на гром.

Шум продолжался почти целый час. Никто — даже самые старые из санов — не слышал когда-нибудь о нашествии саранчи, которое продолжалось бы так долго.

Воздух был наполнен шелестом и визгом, которые можно было принять за шум электрических разрядов, повсюду мелькали ножки насекомых, они ползали по кровлям, камням и стеклу; маленькие жесткие тельца, потрескивая, градом осыпали фасады зданий; их крылья вибрировали, издавая громкий шелести гул.

В большинстве комнат были деревянные ставни, слуги их закрыли; даже там, где под натиском насекомых разлетелись стекла, в дом попали лишь немногие твари. Многочисленные туземцы искали убежище в конюшнях, винных подвалах и в двух вестибюлях, Тит без колебаний впустил их, несмотря на несчастное выражение лица Мадлен. Некоторые туземцы остались в деревне, это были те, кто в нападении саранчи усматривал наказание или знамение Божье. О том, что с ними сталось, Адриан узнал только спустя несколько часов после того, как первые слуги побежали в деревню через опустошенные виноградники. Некоторые из них вскоре вернулись обратно и описали ужасную картину: целыми остались только хижины из камня, все остальные обрушились под натиском насекомых. Несколько человек погибли — задохнулись, погребенные под саранчой. Выжившие — те, кто наблюдал за побоищем, — толковали о конце мира, об опасности, шедшей с востока. Они считали, что саранча служила только предвестником грядущей катастрофы.

Долина превратилась в пустыню. Все, что было покрыто листвой, оказалось съеденным до основания, часто даже вместе с ветками. Что стало с виноградными лозами, оставалось пока неясным; сначала нужно было определить, сколько из них остались хоть в какой-то степени неповрежденными. Акации за восточным крылом превратились в обглоданные стволы деревьев, большая часть кустарников исчезла полностью.

В то время как слуги в доме занимались поисками и уничтожением оставшейся саранчи, а служащие конюшни успокаивали лошадей в забаррикадированных стойлах, Адриан молча бродил по долине, превратившейся в поле сражения.

Наконец он отправился в путь: он хотел забраться на самую высокую в округе гору. Оттуда он стал смотреть на восток, находясь в компании одного лишь ветра, чей шепот он не мог слышать. Он спрашивал себя, была ли темнота, выползающая из-за горизонта, действительно лишь наступающими сумерками.

Часть третья Пустыня

Глава 1

Если воздух мерцает так сильно, что синева неба становится похожей на подтаявший лед, значит, ты находишься в Омахеке.

Если песок так обжигает ноги, словно ты маршируешь по раскаленной печке, можешь быть уверен, что идешь по Омахеке.

И если твоя жажда начинает разговаривать с тобой и рассказывать о родниках и прохладном дожде, тогда знай, что Омахеке очень давно держит тебя в своих объятиях и уже никогда не отпустит.

В течение прошедших четырех с половиной недель Сендрин столько всего услышала об этой местности, что ее реальный вид почти разочаровал ее. Когда караван из Омбуро миновал отроги гор, тянувшиеся в южном направлении от плато Ватерберга на северо-западе Омахеке до Омаруру, чтобы слиться там со склонами массива Эронго, перед глазами Сендрин впервые предстал ландшафт, о котором ходило так много слухов.

Ее первым впечатлением было ощущение подавляющей пустоты. Сендрин застыла на месте от неожиданности.

Она предполагала увидеть белый ландшафт с дюнами, похожий на гофрированные ветром песчаные холмы и долины Намиба.

Вместо этого она смотрела с высоких скал на глубокую долину, ровную как зеркало, поросшую травой и редкими кустиками. Она знала, что впечатление бывает обманчивым и эта местность могла оказаться намного опаснее, чем Намиб, как раз потому, что на первый взгляд от нее не исходило ощущение угрозы.

И все же после всех дней, полных страха, ее успокаивало то, что ее не ждет раскаленный ад песка, как она предполагала раньше. По крайней мере, не в этой части страны.

Караван, который двигался сейчас вниз, в долину, был шестым по счету, к которому она присоединилась с тех пор, как покинула Берег Скелетов. Элиас дал ей с собой денег, они были ее последним спасением и всегда выручали, когда она уже готова была оставить всякую надежду. Из Цесфонтейна она отправилась в Отйитамби, оттуда в Оутйо — там у нее возникла игривая мысль навестить своего старого знакомого, капитана форта, но потом она решила этого не делать. И вот наконец она прибыла в Омбуро, чтобы приступить к предпоследнему этапу своего путешествия.

Четыре с половиной недели она провела в седле, из них последние две ей пришлось передвигаться, устроившись между горбами упрямого верблюда, хотя прошло не так много времени с тех пор, как она поклялась себе, что никогда вновь не сядет на это животное. Четыре с половиной недели мытарств и лишений! Она почти не меняла одежду и постоянно находилась в обществе мужчин, которые бросали на нее не только любезные взгляды. На ее счастье с начала восстания гереро почти все караваны сопровождались солдатами защитных подразделений, так что ей вряд ли могли грозить насильственные действия со стороны ее попутчиков.

Во время спуска с гор верблюды удивительно хорошо удерживали равновесие, несмотря на осыпь и коварные трещины в скалах. Сендрин по-прежнему недолюбливала этих животных, но за прошедшие дни привыкла ездить на них верхом. Нижняя часть ее туловища совсем онемела от длительных переездов. Боли в спине, беспощадно мучившие ее в начале путешествия, вот уже неделю как исчезли. Постепенно она перестала воспринимать все — боль, жажду, шепот мужчин за своей спиной, даже раскаленное солнце, из-за которого в течение первых двух недель у нее практически полностью облезла кожа на открытых участках тела.

В ней развился глубокий цинизм по отношению к себе и ко всему, что ее окружало. Она пришла к убеждению, что все мучения, уготованные ей в этой стране, можно было вынести только подобным образом. Безразличие и твердость, абсолютно чуждые Сендрин ранее, теперь были присущи всем ее поступкам. Даже ежемесячные кровотечения, возможно подчиняясь ее воле, практически отсутствовали, не создавая ей дополнительных неудобств.