Алексей Атеев - Дно разума

Профессор таращился на свое новое приобретение, однако мысли его витали далеко. Он перебирал в памяти события сегодняшнего дня.

Вот они в кафе. Лена попросила сливочного пломбира и стала уплетать его за обе щеки, профессор же ограничился стаканом сладкой газированной воды, до которой, нужно признаться, он был большой охотник, и почти с отеческим умилением наблюдал, как девушка наслаждается мороженым. Потом они пошли гулять. По дороге зашли в еще одно кафе, где кроме традиционного пломбира им принесли сухого венгерского вина.

Лена все больше и больше нравилась профессору. Оказывается, она совсем недавно окончила филфак местного педагогического института, в котором преподавал профессор, и у них нашлось много общих знакомых. Они мило болтали, пока Севастьянов провожал ее домой, и условились встретиться завтра, поскольку этот день был субботой.

«А ведь она чертовски хороша», – размышлял профессор. Подобная девушка всегда возникала в его мечтах, когда приходили мысли о женитьбе. Умна, красива… Плюс – высшее образование. Жениться бы на такой. Чем не подходящая партия?

Вначале эта идея казалась Севастьянову нереальной. Но чем дальше он размышлял над ней, тем больше она нравилась ему. Он, конечно, не молод – почти сорок, а ей чуть больше двадцати. Но нужно же когда-нибудь обзаводиться семьей. У Лены как будто уже имеется ухажер. Тот самый Скоков. Да, Скоков… И монета принадлежала ему.

Севастьянов поднял кругляш и, совсем как незабвенный Вова Пушкарев, облизнул его языком. Вкус самый обычный, металлический… Допустим, она все-таки немножко… э-э… волшебная. Что из этого следует? Как там писал знакомец отца Афанасия?..

Кажется, так: «Талисман способен исполнять желания, но только низменные, идущие из самых глубин человеческого разума». До него он принадлежал уголовнику. А какие желания у уголовника? Именно низменные. А теперь талисман в надежных руках. Никаких криминальных мыслей у него не имеется. Талисман – просто забавная вещица с многовековой историей. Неужели ею действительно владел Жиль де Ре? Да! Синяя Борода – это звучит! И рука Синей Бороды точно так же касалась его, как теперь рука Севастьянова. Здорово! У Синей Бороды, кажется, было семь жен, а у него – ни одной. Ах, Лена, Лена… Возможно, она все же станет…

Но дальше развивать свои матримониальные планы Севастьянов не стал, а отправился спать. В ту ночь ему снились встающие из гробов мертвецы, покойный старик Кобылин с торчащими изо рта вампирскими клыками, обнаженная Лена верхом на помеле.

На следующий день Севастьянов направился в ювелирный магазин и, несколько стесняясь, приобрел серебряную цепочку. Дома он приделал к цепочке монету и надел ее на шею. С полчаса он вертелся перед зеркалом, то снимал, то надевал монету, наконец, почти успокоившись, оставил ее на шее и отправился на свидание. Девушка появилась через пять минут. Они опять посетили кафе, потом сходили в кино и, наконец, отправились гулять. Дорогой Севастьянов как бы невзначай поинтересовался Скоковым.

– С ним все кончено, – с предельной откровенностью сообщила Лена. – Он оказался мерзавцем и бандитом. Такие типы не поддаются исправлению.

– И где он сейчас? – поинтересовался профессор.

– А черт его знает! – с неожиданной для столь утонченной натуры грубостью ответила девушка и почему-то потрясла в воздухе левой рукой, на запястье которой поблескивали золотые часики.

Обрадованный тем обстоятельством, что вопрос с соперником как будто решен и путь вперед открыт, Севастьянов перешел в наступление. Однажды он набрался храбрости и пригласил Лену к себе домой. Девушка охотно приняла приглашение и посетила небольшую, но уютную квартирку профессора. Тут-то Севастьянов и раскрыл свои планы. Нет, конечно же, как и подобает советскому ученому, он не стал действовать грубо и нахально. Профессор показал девушке обе комнаты и кухню, извинился за холостяцкий беспорядок, предложил чаю с пирожными, а потом завел несколько неопределенный, но весьма бойкий разговор о своих планах на жизнь. Вначале он посетовал на неустроенность быта и отсутствие женской ласки, потом стал расписывать собственные перспективы в отношении карьеры, которая, как он подчеркнул, пока складывается весьма неплохо. Наконец он поинтересовался панами Лены на будущее. Узнав, что особых перспектив в библиотеке не наблюдается, он заметил, что столь умная и привлекательная девушка могла бы рассчитывать на значительно большее, чем переставлять книжки на полках. Он мог бы посодействовать переходу Лены на работу в педагогический институт, скажем на кафедру советской литературы, и дальнейшему поступлению в аспирантуру. Девушка пришла в восторг.

– А как у вас обстоит дело в устройстве личной жизни? – «неожиданно» сменил тему Севастьянов.

– Что вы имеете в виду? – потупила глаза Лена.

– Я говорю о замужестве.

– У меня нет подходящих кандидатур, – скромно сообщила девушка.

– Тогда позвольте предложить вам мою руку и сердце, – набравшись храбрости, церемонно заявил профессор. – Я, конечно, не особенно молод, но еще вполне гожусь в мужья. До сей поры женат не был, долгов не имею… Что еще можно сказать? Буду любить вас… тебя всю жизнь!

На щеках Лены проступил легкий румянец. Глаза заблестели.

– Я согласна, – произнесла она после минутного колебания.

Вскоре Севастьянов познакомился с родителями невесты. Он произвел на них впечатление своей солидностью и обстоятельностью. К тому же у Севастьянова имелись достаточно устойчивое положение и определенная известность, что тоже не могло не впечатлять. А то обстоятельство, что он был несколько старше своей избранницы, никого не смущало. Главное, что они любили друг друга. Свадьба была назначена на сентябрь.

Все эти матримониальные мероприятия не смогли, однако, отвлечь Сергея Александровича от общественных дел. Напротив, они, казалось, вдохнули новую, живительную струю в творчество нашего героя. Писать он стал больше и острее. И не только в местные газеты. Словно отлитые из свинца строки, принадлежавшие перу Севастьянова, стали появляться и в столичных журналах. В той же «Науке и религии», в «Атеистическом вестнике» и даже в «Крокодиле». Тематика материалов, как, наверное, уже догадался читатель, была все та же: разоблачение мнимых чудес и бичевание невежества, еще присутствовавшего в глубинных пластах отдельных слоев населения.

Нужно отметить, работа над статьями на антирелигиозную тематику доставляла Севастьянову подлинное удовольствие. Занимаясь ими, он, без преувеличения, отдыхал душой. Профессор чувствовал: настоящее его призвание вовсе не преподавание, а именно журналистика. Причем журналистика не описательная, а именно разоблачительная, клеймящая недостатки, которые еще бытуют в нашем обществе.