Игорь Кром - Самая страшная книга 2015

Неподалёку от монастыря, у старого колодца росла вечнозелёная пиния. От неё расходились две узкие тропы. Одна из них от развилки уводила к морю. Странная, заросшая по краям репейником и мареною дорожка. Будто никто давно по ней не ходил. Ветер уныло качал сорную траву, фиолетовые соцветия чертополоха. Чем дальше уходил я по тропе, тем более уставшим себя ощущал, но о возвращении даже не помышлял.

Вдруг из зарослей, прямо из-под ног выполз крупный уж. Он оставлял за собой дорожку в пыли. По змеиному следу я и вышел к берегу.

Франческа стояла у небольшого костра спиной ко мне и смотрела на море. Волны с шумом накатывали на песок. Тучи постепенно затягивали небо. Не знаю как, но она, не обернувшись, поняла, что это я.

– Будет дождь, – сказала Франческа. – Пойдём…

Она привела меня в покосившуюся рыбацкую хижину. Но внутри оказалось уютно и хорошо натоплено, что удивило меня – как можно удержать тепло в таких ветхих стенах, защититься от сырости.

Хозяйство Франчески состояло из узкого ложа, покрытого тканью с ярким орнаментом, стола со скамьёй у крошечного окошка, маленького котелка и кружки.

Она поняла мой взгляд и сказала с улыбкой:

– Здесь найдётся всё: вода, немного хлеба, а вот вино.

Она повернулась к полке и достала несколько олив. Мы поужинали размоченным в кипятке хлебом и выпили вина.

Небрежный наряд и чудесные распущенные волосы делали Франческу неотразимой. Она заигрывала со мной, и я не мог не отвечать ей. Но тёмное предчувствие не оставляло меня.

–Хочешь, сыграю тебе на хелисе[1]? – спросила она, беря в руки инструмент.

Пальцы коснулись струн. Сначала она играла какую-то тихую, монотонную мелодию, похожую на завывание ветра. Она звучала будто внутри меня, вызывая леденящий душу страх. Потом она запела на каком-то древнем наречии. Я не знал языка Франчески, но…

…на меня обрушились рёв урагана, бушующего над морем, быстрый топот ног невидимых преследователей, спор тысячи гневных голосов…

Музыка достигла странного вибрирующего тона, будто хотела подняться до недосягаемой высоты. И уже невозможно определить, звук ли это струнного инструмента или высокий человеческий голос. Дрожь волнами пробегала по телу вместе с тем, как звучали то приятные, то диссонирующие звуки. Гармония менялась крайней дисгармонией, и я переходил от эйфории к раздражению, от наслаждения к щемящей душевной боли.

А перед взором она… Лицо дивной красоты, атласная кожа, точеная шея и дикие жёлтые глаза. Сердце наполнило острое, беспокойно сладостное чувство, которое рождается при созерцании мечты, однажды ранившей сердце.

На лице Франчески блуждала улыбка, едва заметная, лукавая и двусмысленная. Она околдовала меня так, что смешанное чувство страха и вожделения, боровшихся во мне, уступило место безудержной страсти.

Необузданность желания, вызванная пением хелиса, подобная священной ярости, овладела мной. Специфическое звучание арпеджио пробуждали не веселье и не грусть, а тревогу. И в них явно слышалась нота дьявола, дьявольский тон.

Я смотрел на Франческу мутными от блаженства и ужаса глазами, безотчётно пытаясь отдалиться. Но её горячие ладони и лихорадочно блестящие глаза сожгли последние мосты. Разумеется, то, чему суждено совершиться, то совершится. Шатаясь от пьянящего восторга, я подошёл к ней.

Потом была ветреная ночь, неплотно закрытая поскрипывающая дверь, обращённая к морю, и вспыхнувшая ярко как сигнальный костёр страсть.

Франческа ничего не просила у меня, дрожа, как стрела, сорвавшаяся с тетивы. Казалось, она хочет только любви.

Блаженство затопило всё моё существо, и я вошёл в светозарную арку дворца сияющих грёз. Но на острие сладости ощущалась мука и предчувствие чего-то страшного. Эта девушка опутала мою душу сетями самых греховных желаний, сплела прочную нить, на которой держала мою волю. Одним жестом она превратила убогую лачугу в сказочный дворец.

Рассвет я встретил в объятиях Франчески.

С той ночи я не находил покоя ни во время церковной службы, ни посреди благочестивых занятий.

Началась странная, полусознательная, хотя тайно-сладостная жизнь. Я всё время чувствовал близость Франчески, желал её до изнеможения, до невозможности дышать. Мечтая освободиться, словно предчувствуя беду, душа взывала: «Спаситель, или Ты не слышишь: не введи во искушение!»

Но вечером я снова спешил на берег, входил в хижину, Франческа играла мне на дьявольской арфе и пела древнюю песнь.

–Возьмем от любви всё, что она может дать, – шептала она.

Безумная страсть и жгучие объятия всю ночь. Утомленные, под утро мы засыпали, а вскоре нас будил монастырский колокол.

Бледный и обессиленный, возвращался я в свою келью.

Я стоял на краю бездны... Передо мной будто разверзлась пропасть. Как легко и соблазнительно было сорваться вниз. Между жизнью в монастыре и неистовствами в хижине Франчески лежала узкая, тоньше волоса тропинка, и пройти по ней я мог только сам.

Крошечный, едва заметный, в дидимову комму[1], диссонанс разрушал гармонию моей прежней жизни.

Днём в храме я внимал дивному благогласию псалмов, заставляющему взлетать к куполу священные энергии, а ночью слушал немыслимые созвучия древнего хелиса и стоны любовницы. Два мира сошлись яростной схватке за мою душу. Жуткая дисгармония… Волчья квинта…

Я находился на грани сумасшествия, не владел собой, не знал, чего желаю, о чём всесокрушающая тоска в сердце. Опьянение Франческой задёрнуло передо мной действительность. Жизнь приобрела вкус сладостного, но смертельного яда.

Никто не знал о моих ночных свиданиях. При одной мысли, что отец Северин мог догадаться о нашей с Франческой любви, я начинал трепетать от страха.

Днём, выполняя свои ежедневные обязанности в монастыре, я думал только о ней. Всё озарялось пламенем чувственности. Проходя под аркадами монастыря, я испытывал смятение, а моё тело нетерпеливо ожидало новой встречи. Не в состоянии противиться мечтам о Франческе, даже мысленно впадая в грех, я стонал, лёжа на каменных плитах. Я так сильно желал её, что чувствовал весь стыд греха.

Но приближалась ночь, и я, потворствуя тёмной силе, обольстительной и ужасной, бежал по тропинке на берег, Франческа вела меня в хижину, брала в руки арфу, и тихие звуки погружали меня в сладостный сон, и мы снова и снова возобновляли наш тайный брак, предаваясь любви под свет углей в остывающем очаге.

Однажды, в миг чувственного восторга, я уловил на её губах победную усмешку, которую она не смогла скрыть. На дне моих глаз навсегда осталось лицо Франчески в то мгновенье. В её улыбке таилось что-то порочное, а в жёлтых глазах... предсмертная грусть. Тёмный страх сжал мне сердце. Потом она слегка отстранилась и произнесла какую-то фразу...