То «заика», то «золотуха» - AnaVi
— Нет!.. Спасибо… — Сжала губы в тонкую полоску Ксения. — Со мной — всё хорошо!.. Хоть и, если честно, я всё ещё не до конца понимаю — причину, по которой вы меня привезли и сюда же доставили.
— Станислав!.. Вам знаком — этот человек? — И снова последовали тычки его толстого указательного правого пальца — по фотокарточкам. На одной из которых — таки и был изображён молодой курчавый парень, двадцати шести лет: со светло-каштановыми короткими волосами, чуть сощуренными серо-зелёными глазами, светлыми распахнутыми длинными ресницами и выгнутыми «дугой» такими же широкими бровями. Но и не от неприязни! А от широкой и белозубой улыбки — его пухлых губ. За чем — последовали и щёки, вместе и с тупыми же скулами, вытянувшись к ушам. А острый и тонкий нос — вздёрнулся на кончике, подтягивая вместе же со всеми — мощный и округлый подбородок. Будучи в светло-розовой рубашке с коротким рукавом и вырезом до середины груди, в светло-бежевых брюках и в бежевых же лакированных туфлях на небольшом квадратном каблуке, он стоял посреди какой-то улицы с разномастными разноцветными магазинами на крупной серой гальке и показывал своей правой рукой знак «мир», пока и левой же — держал белый картонный стаканчик с кофе с полупрозрачной белой крышкой с носиком: для удобного и комфортного потребления. И всё бы было хорошо и дальше, если бы и на следующей — не было чего-то мутного и смешанного: серо-синего же пятна… с тёмно-красными же вкраплениями; будто бы и «заблюренного» — в мелких и прозрачных квадратиках, размывающих контуры и сами же субъекты с объектами. Не позволяя увидеть — как кто-то лежал на тёмно-сером бетонном полу, телом и головою же вниз, в синем классическом костюме, из пиджака, брюк и… в бежевых же туфлях: весь — в крови!
— Не смотри!.. Нет. Ладно! Только — не присматривайся!..
— Знаком. Это… Это — мой жених! А… А что?.. — Но и всё-таки не послушавшись и прищурив свои глаза, влекомая не только интересом, но и «запретом», допрашиваемая вновь попыталась рассмотреть глянцевую бумагу: а и именно — тот самый второй снимок, выдвинутый ещё и из десятка же других, снятых с разных ракурсов и углов, планом; но и, как и прежде всё, волею судьбы, кармы или уже и злого же рока, ничего не увидела, только и опять же всё — отражение лампы на ней: в виде круглого же бело-жёлтого блика.
— Его убили — этой ночью… И этим самым же — ножом! — Проговорил мужчина и в конце даже чуть перегнулся через стол, чтобы строго и серьёзно посмотреть в глаза, и с глазу же на глаз, девушки напротив. — Вы!.. Вы — его убили. От того же всё — и кровь на ваших руках!.. Перекочевавшая теперь — и на вашу же одежду. Не стоит — вы- и стирать улики!.. До конца — всё равно не избавитесь: кровь — долго не отмывается. А там — и вовсе! Но и вам же это — и так известно, не правда ли?.. Слюны — не напасётесь, милочка!
— Сучий же ты потрах и сексист-мизогинист!.. У тебя что, на почве ненависти — уже совсем крыша поехала и слетела кукуха? Ты «кем» — себя возомнил тут, вообще?! Ещё и меня — ругаться заставил! Кровь он увидел… Да нет на руках — «крови». Нет! Это — вода. Вода — от дождя и… с улицы. И в машине была — от него же!.. С этой долбанной дырявой крыши. А Стас жив — он в командировке!.. Приедет — сегодня-завтра. Точно! Он приедет — и всё разрешит! Вот она — веточка: он вытащит нас из этой топи и трясины.
— Я не верю вам!.. — Отрицательно замотала головой девушка. — Он жив. Он просто в командировке — и приедет сегодня-завтра!.. Вы — что-то путаете.
— Нет!.. Это вы — что-то путаете. И самое главное — пытаетесь запутать нас!.. Что ж… Не хотим, значит, «помогать следствию», да? — И тут же его губы исказила злорадная полуулыбка-полуоскал. — Хорошо… Охрана!.. Выведите её. Завтра — продолжим!
— Бред собачий!.. Какая «кровь»? Какое «убийство»?!.. Стас — «жив». Пусть они — позвонят ему!..
И в помещение сразу же вошли двое молодых ребят в той же тёмно-синей форме, и каждому же из них было в промежутке — между тридцатью-тридцатью пятью годами, не больше, со светлыми и тёмно-каштановыми кудрями, торчащими из-под фуражек и их козырьков, соответственно; и с лицами — словно бы утянуто-вытянутыми и выточенно-выскобленными, выровненными: от угловатых скул, длинных острых носов и массивных подбородков — до ровности и почти «бесформенности» узко-низких лбов, как и губ.
Но и решив всё же немного размять затёкшую шею и заодно чуть дотошней рассмотреть ребят, Ксения уловила только светло-голубой взгляд темноволосого же Андрея, как она уже затем поняла и мимо фраз, ему было от силы — лет тридцать; и тёмно-карие же глаза светловолосого Кирилла, которой был чуть постарше и, видимо, замыкал этот их «возрастной ряд» своей цифрой — тридцать пять. И да, может, и вполне — она и ошибалась. Но и как на вопросы, так и на банальный же «личный интерес» — сил хватило не на много; ровно настолько же — насколько и во вздёрнутом положении шее же: на минуты две-три. Дальше — она решила просто не трещать позвонками и не выкручивать до скрипа мышцы и вовсе опустила голову вместе с лицом в каменный серый пол под собой. В то время как и сами ребята — уже подскочили к ней, подняли со стула, пристроившись с обеих сторон от неё и взяв под локти, развернули к железной двери и повели её же к ней.
— В «одиночку» — её. Пусть подумает — над своим поведением!.. Да, дорогуша, в твоих же интересах рассказать нам всё — как было: на самом деле. И, может быть, суд… так же, как и мы… смилостивится над тобой!.. — Слетело ядовито с его губ и языка «на прощание», больно ударившись ей в спину и проткнув же её отравленной острой стрелой. Но она уже была далеко в своих мыслях — и слушала же всё отдалённо: не слыша ничего.
— Только я имею право
