Е. Бирман - Застолье теней

Нервно смеясь, показалось Блинде.

Не отвечая, она окинула его взглядом от небольшого брюшка до высокого лба и, кажется, без труда обогнула взглядом его голову, отметив со стороны затылка тоже небольшую, но явную лысину. Господин Гликсман несколько съежился под этим взглядом.

— А кстати, — нашелся он, — куда, интересно, девается вся эта прорва пищи и питья, которую мы здесь поглощаем? Как здорово, что мы избавлены теперь от связанных с питанием унизительных процедур. И проблема женского равноправия, по крайней мере в этом ее аспекте, решена раз и навсегда.

Господин Гликсман засмеялся, а Блинда пожала плечами и опять ничего не ответила, вернувшись к своим мыслям. Взгляд Мяса она постоянно ловит на себе, и это очень забавно. Прямолинейная праведность Мяса вызывает в ней озноб. Озноб, вихрясь в желудке, на некоторое время лишает ее аппетита, она откладывает в сторону нож и вилку и сосредотачивается на рисунке лестничных перил, поднимающихся с поворотом к запретному для Пирующих этажу Распорядителя Столов.

Она, пожалуй, довольна доставшимся ей столом, где не сложилась, как это часто бывает, группка, которая задает свои правила и нормы и первым делом начинает довольно болезненно наказывать за отступление от установленных этой группкой железных правил, например:

А. Не затевать разговоров, раздевающих до неприличной наготы обсуждаемый предмет.

Б. Не оспаривать мнений членов группы, какими бы глупыми и примитивными они ни представлялись Блинде. Ей полагалось бы в таком случае, ласково глядя в глаза дураку или дуре, всем своим видом сообщить ему (ей), что высказываемое ею, Блиндой, отличное от других мнение не столь важно, как важна ей дружба этого дурака или дуры.

Ей никогда не удавался этот «политес», и расплата не заставляла себя долго ждать. Например, «Там» будто из воздуха, возникал обычай разом замолкать, когда она, Блинда, скажет что-нибудь, а потом возвращаться к своему убогому щебетанию, будто она и не раскрывала рта. Или делать вид, будто сказанное ею вовсе не относится к разговору.

Она была рада, что не попала, например, к столу начала девятнадцатого века в салоне некой фрейлины, реконструированному по великому художественному произведению второй половины того же века (Блинда и не могла туда попасть), где титулованные особы обменивались репликами, такими же искусственно сшитыми, как и их нелепые в своей сложности одежды, и были озабочены тем, чтобы никакая фраза из плоти и крови не затесалась в изящный рисунок их речей, подобных легкому звону приходящих в столкновение бокалов.

Сумеет ли она совладать с Распорядителем Столов? Стар как мир, ничего не поделаешь, хотя его седые кустистые брови и будто окаменевшие морщины имеют свою прелесть. Черт бы побрал этот его вечный кашель! Но все же в нем есть новизна суровости и власти, новизна, которая даже у самых суровых и властных земных мужчин только маскирует глубинный страх перед женщиной и смертью.

8

Мысли дамы без бровей и с быстрым ртом не претендуют на подобный полет, но они тоже обращены к Распорядителю Столов. Зачем он выщипал ей брови еще до рождения, так что принявшие ее в крови и слизи акушерки и стоявший невдалеке врач даже не сказали своей обычной сладкой чепухи, которую говорят в ободрение измученным и осатаневшим от боли матерям, а только смотрели зачарованно на ее быстрый ротик, из которого вместо привычного терпимого плача вырывался прерывистый визг? Если бы еще ее взвизгивания были уравновешены упрямым отросточком и двумя миниатюрными яичками в натянутом крошечном мешочке, это могло бы вызвать умиление. Но два рта, один — подвижный поперечный, кричащий, другой — продольный, молчащий и пока (а как в будущем?) бесполезный, производили гнетущее впечатление. Это гнетущее впечатление она как горб пронесла на своих плечах через всю жизнь. За что? Зачем она пыталась недавно приноровиться к кулинарным вкусам этого Гликсмана? Не предвидела оскорбительного результата? Или в очередной раз, как всегда делала в жизни, ринулась вперед в расчете на бессмыслицу мужского своеволия с удачным для нее раскладом? Предложить Бруталюку нарезать вместо него салат? Что она теряет? Энергия в ней сильнее расчета, а к поражениям ей не привыкать.

9

День начался с того, что у дамы без бровей и с быстрым ртом заболели уши. Когда-то во второй трети своей жизни она долго плавала и ныряла в холодном море. С тех пор у нее нередко случалось воспаление ушей. Она с энтузиазмом приняла рецепт Бруталюка лечиться смесью измельченных помидоров и чеснока с добавлением водки (наружная растирка и пару глотков). Она просила не шуметь в те часы, когда у нее болят уши, так как любой шум был чреват для нее дополнительными страданиями. За столом царило молчание. Только на лице эгоистичного господина Гликсмана отражалось недовольство отсутствием помидоров в салатах и запахом чеснока, исходящего из быстрого рта. Быстрого в другие дни, но не в этот, когда его обладательница принималась стонать.

Но именно в этот день, ближе к обеду, разразился новый бунт. Посреди тишины за столом девочка неожиданно тихо и твердо заявила, что она требует предоставить ей встречу с братом. Именно встречу, а не эти дурацкие экскурсии. Никто не готов был объяснить ей, что исчезнувшие из-за столов не сидят за другими столами. Неожиданно ее упрямство зажгло остальных, они начали стучать тарелками о стол, вызывая Распорядителя Столов, а когда он перегнулся через перила лестницы, они, подняв головы, наперебой стали требовать удовлетворения требований девочки.

— В конце концов, они ведь всего лишь фильмовые персонажи, почему бы нет? — спрашивает его господин Гликсман, употребляя кривое слово «фильмовые».

— Она имеет право! — выкрикнула дама без бровей и с быстрым ртом.

— Имеет! — сказал Бруталюк, решительно вскинул массивную кудрявую голову и побагровел.

Мать молча смотрела на Распорядителя столов.

— Я не вижу причины, по которой следует отказывать девочке в праве видеться с братом, — вежливо сказала Блинда и мягко улыбнулась Распорядителю Столов, отчего у него дернулись плечи.

Седая дама сказала:

— Вы не имеете права отказать ей в этом.

Мясо замычал, потому что воронка соскользнула, и горячий суп лился не туда. Небрежность была исправлена, воронка вернулась на место, пролитый суп седая дама промокнула салфеткой.

Первой подняла со стола свою тарелку девочка. Она никак не могла решить, куда девать лежащую на ней еду. Ее мать подошла к ней и вывернула содержимое в таз с Мясом, несмотря на протест седой дамы. Девочка поставила тарелку на стол, но перевернула ее кверху дном. То же сделала следом ее мать. Они, в сущности, никогда не жили, подумал господин Гликсман, но тоже встал одновременно с Бруталюком, и оба они направились к тазу. Бруталюк был горд собою, господин Гликсман все еще задумчив. Дама без бровей и с быстрым ртом заплакала и повторила действия остальных. Последней была Блинда. Ей не хотелось сбрасывать остатки еды в таз с Мясом. Все смотрели на нее, пока она доедала блинчик с творогом. Наконец и она перевернула тарелку. Все поднялись и стояли молча. В Застолье было бы глупо петь «Марсельезу» или что-нибудь еще более гордое и вызывающее. И, тем не менее, Джеймс Бруталюк хриплым от курения басом запел именно «Марсельезу»: