Арина Веста - Алмазная скрижаль

– Кто обнаружил убитых? – спросил он у капитана из местных, с рыжими гуцульскими усами.

– Соседи из пятнадцатой, – ответил рыжеусый, – они не спали, фильм смотрели, ну там… стрельба, взрывы. В ящике так орали, что они ничего не слышали. Только один раз у них задрожал хрусталь на люстре. А старики тихо, как мыши, жили, ну соседи и встревожились. Позвонили в дверь – все заперто. Через дверь ящик орет. Вышли на улицу, увидели, что свет горит и окно на кухне приоткрыто. Позвонили в отделение. Через десять минут экипаж был на месте. Дверь не взламывали – у соседей был комплект ключей. Консьержка после одиннадцати ночи никого не видела…

По-армейски четкий доклад участкового немного остудил Вадима.

Следов на чистой кромке снега было немного. По конфигурации они напоминали армейские ботинки или сапоги десантного образца. Похоже, убийца влез через лоджию, просунул руку через открытую форточку, выломал раму, бесшумно пробрался в комнату, задушил стариков, а после ушел, ступая след в след. Но как он забрался в окно? Может быть, у него было специальное снаряжение или навыки альпиниста? Почему старики ничего не слышали, не звали на помощь – может быть, убийца был им хорошо знаком или как-то сумел подавить их волю?.. Чертовщина…

Утро застало Вадима в кабинете. В половине десятого позвонила Фирюза Байрамовна, голосок в трубке звенел взволнованно:

– Отпечаток на стекле идентифицирован как принадлежащий правой ноге преступника. Отмечена избыточная масса тела.

– Вы смеетесь там всем отделом или Эдгара По вслух читаете? – взорвался Костобоков. – Кинг Конг жив? Из зоопарка пока не звонили!

– Это человеческая нога, Костобоков! И ваш солдафонский юмор здесь неуместен, – ледяным голосом отрезала Фирюза. – А вот сила у этого монстра огромная, об этом говорят повреждения рамы и сам характер преступления.

– Простите, нервы шалят, – сдался Костобоков. – И вот еще, к понедельнику подготовьте мне весь экспертный материал по делу Муравьева…

Он с удивлением посмотрел на листок ежедневника с адресами хирурга Реченко и профессора Заволокина: он уже начисто забыл о своих вчерашних планах. Вот только нагрудный карман кителя показался ему подозрительно тяжелым, и, перекладывая документы в гражданский плащ, он запоздало вспомнил о гребне, забытом девушкой.

«А что, если прямо сейчас…» – Вадим Андреевич с удивлением понял, что главное для него в это утро – увидеть ее! Удивится или испугается, а вдруг обрадуется? Ему редко радовались, но уж такая, как говорится, планида…

«ЗВОНИТЬ ЗДЕСЬ» – возвещала надпись у странной двери. Полотно ее было словно перевернуто. То, что располагается у обычных дверей сверху, было почему-то помещено еще и внизу. Нижний глазок, замок и звонок были врезаны на уровне колен Костобокова. Он даже слегка разволновался, чувствуя, что распаляются щеки, да и жарковато было в плаще с зимней подстежкой взбегать на пятый этаж без лифта. Сиротливое треньканье колокольчика замерло, и дверь слегка приоткрылась. В узком проеме было темно и пусто, и Костобоков не сразу заметил хозяина. С порога, снизу вверх, на него взирало таинственное существо, настоящий марсианский сфинкс с печально-замкнутым лицом, запрокинутым к далеким звездам.

Сходство с марсианским феноменом было бы почти полным, но на земном подобии была напялена майка-тельняшка, на литых плечах синели татуировки: тарантул и эмблема ВДВ. Красные, словно опаленные, в прозрачной стертой кожице, культи искалеченных рук упирались в пол. С правой стороны черепа чуть вихрились светлые пряди, а с другой – все было голо, точно вылизано языком. Левая половина лица отсутствовала, стесанная наждаком или сожженная напалмом. Но в уцелевшей половине этого апокалипсического лика мелькало что-то знакомое. Человекоголовый цербер смотрел на Вадима без всякого выражения, но в синем целом глазу, ярком и красивом, чудились наглость и насмешка. И сохранившимися чертами феномен явно походил на Гликерию!

– Сабурова Гликерия Потаповна здесь проживает? – все еще лелея спасительную надежду и даже право на ошибку, осведомился Вадим Андреевич.

Сфинкс хранил тупое молчание, снизу беззастенчиво разглядывая следователя, словно увечье наделило его властью и злой, несминаемой волей. Вадим отметил широченный размах плеч и ссутуленную, но все еще могучую спину. Тело человека было до половины всажено в кожаный сапожок и заканчивалось плоской, нелепо короткой подошвой.

– Ее нет, что нужно? – проскрипел калека.

Вадим Андреевич замялся. Что-либо объяснять этому Квазимодо не хотелось.

– Вот, она оставила у меня… – И он протянул куда-то вниз гребень с грифоном. В ту же секунду серенькие, обшарпанные стены подъезда вздрогнули и накренились, словно грохнул взрыв. Вадим нелепо взмахнул руками и грохнулся на кафельный пол. Он так и не успел заметить, как человек-«сапожок» схватил его за полы плаща и дернул вперед и на себя, подсек и обкрутил в щиколотках. Боль залила затылок, все поплыло перед глазами, и лишь перекошенное яростью лицо Сапожка тормозило круговое движение. Вадим сел, тряся гудящей головой и потирая ушибленное место.

– А вот теперь поговорим, так сказать, на равных… – Сапожок уже привстал, держась за косяк, и его гнусная рожа оказалась вровень с сидящим Вадимом. – Она сказала, что гребень забыла у подруги. Ты, что ли, подруженька закадычная?

– Слушай, Квазимодо хренов, ты бы с «чехами» лучше так дрался, чем своих долбать. «Нападение на сотрудника милиции при исполнении…» Слыхал о таком? – Вадим Андреевич показал калеке уголок удостоверения.

– Стой, стой, брат, а мы с тобой пили… Верно?

– Ну, это вряд ли…

– Девяносто восьмой, аэропорт в Моздоке… – едва сказав заветный пароль, встопорщенный Сапожок обмяк и ополз книзу. – Прости, друг, заползай! – Он мотнул головой куда-то внутрь своей пещеры и, опираясь на сжатые кулаки, запрыгал по коридору, раскачиваясь, как на зыбких качелях.

Вадим, смиренный диковинным уродством хозяина, осматривал кухню, оборудованную под металломастерскую, где ловко передвигался, то подтягиваясь, то провисая на сильных руках, подобно гиббону в зоопарке, человек-«сапожок». Калигула, как с первого взгляда окрестил его Вадим Андреевич. На латыни это слово означало все тот же «сапожок». Ласковый хозяин быстро собрал на стол и в порыве гостеприимства выставил прозрачный штоф «Богородицыных слезок» и пару захватанных стопок.

– Ну, так вот, мужик, чтобы ты знал. До Очхоя, до первой чеченской, я был такой же, как ты, – откровенничал Сапожок, наполняя стопки. – Пил, девок мял – в общем, радовался жизни по-своему. А теперь я – урод, гнида заплечная, грызущая ее молодую жизнь. – И слеза качнулась, но не пролилась из его единственного лучисто-красивого глаза. – А тебе что от нее надо? Только не ври!