Хейзел Хилд - Ужас в музее

— Глупец! Вырожденец Норт-Йида! Зловоние Кейтуна! Сын псов, что воют на дне Азатта! Твоя жертва сделала бы тебя бессмертным, но ты недостоин ее! Берегись — ибо Он голоден! Орабона, этот вероломный пес, собирался предать меня, и я выбрал тебя. Но и ты уподобился псу, кусающему длань, которая его кормит! Теперь берегитесь оба, ибо Он не простит смерти своего жреца!

Йа! Йа! Мщение близко! Разве тебе не хочется застыть в бессмертии? Взгляни на печь: пламя ждет, чтобы вспыхнуть, а чан полон воска. Я сделаю из тебя новое изваяние. Хей! Ты не верил, что мои фигуры сделаны не из воска, но сам станешь одной из них! Печь готова! Когда Он насытится и ты станешь похож на пса, остов которого ты видел сегодня, я дарую тебе бессмертие, Йа! Воск сделает из тебя шедевр. Разве не ты говорил, что я великий художник? Воск в каждой поре… в каждом квадратном дюйме твоего тела! Йа! Йа! И восхищенный мир будет смотреть на твой изуродованный труп и поражаться моему гению! Хей! Орабона будет вторым, а за ним уйдут остальные — на процветание моего воскового семейства!

Безумец перевел дыхание и заревел снова.

— Собака! Ты все еще думаешь, что я создал все эти фигуры? Почему не сказать — сохранил? Тебе известно, где я бывал и что видел?! Трусливый пес! Ты не выдержал бы единственного взгляда на живого шамблера, чья шкура так испугала тебя. Один вид его сразит тебя ужасом! Йа! Йа! Он голоден и ждет крови, которая дарит жизнь!

Привалившись к стене, Роджерс раскачивался из стороны в сторону, пытаясь освободиться от пут.

— Послушайте, Джонс… если я позволю уйти тебе, ты развяжешь меня? Верховный жрец обязан заботиться о Нем. Орабоны будет достаточно, чтобы вдохнуть в Него жизнь. А когда с этим подлым псом будет покончено, я сделаю бессмертными его останки, чтобы мир мог восхищаться им. Ты мог бы занять его место, но отказался от этой чести. Больше я не побеспокою тебя… Развяжи меня, и я поделюсь с тобой властью, которую даст мне Он. Йа! Йа! Великий Ран-Тегот! Развяжи меня! Немедленно развяжи! Он умирает от голода за этой дверью, и если Он умрет, Старая Раса никогда больше не вернется на Землю. Хей! Хей! Развяжи меня!

Джонс лишь отрицательно покачал головой, раздраженный бессвязными выкриками безумца. Не отрывая лихорадочного взгляда от дубовой двери, Роджерс принялся колотить головой о кирпичную стену; подтягивая под себя крепко связанные ноги, с силой распрямлял их и лягался. Опасаясь, что он поранится, Джонс осторожно приблизился, намереваясь привязать несчастного к какому-нибудь неподвижному предмету. Роджерс ползком отодвигался от него, издавая пронзительные вопли. Казалось невероятным, чтобы человеческое горло могло производить столь оглушительные звуки. Если не обитатели окрестных домов, то дежурный констебль должен был непременно вскоре их услышать.

— Уза-йе! Уза-йе! — завывал сумасшедший. — Айкаа хаа бхоайн, Ран-Тегот! Туле фавн! Хей, Хейа! Хей, Хейа! Ран-Тегот! Ран-Тегот, Ран-Тегот!

Крепко перевязанная фигура извивалась на полу; перекатившись, Роджерс распрямился и с грохотом ударил головой о тяжелые доски. Раз, еще… У Джонса не было сил, чтобы крепче связать несчастного. Дикая сцена, последовавшая за схваткой, угнетающе подействовала на его воображение, и оставшиеся в темноте страхи грозили снова вернуться. Все, что касалось Роджерса и его музея, окружал болезненный ореол тайны. Ледяной пот потоками катился вдоль спины при одной только мысли о восковом шедевре безумного гения, что притаился во мраке за дубовой дверью.

Новая волна холодного ужаса окатила Джонса: каждый волосок на его теле вздыбился от неясного предчувствия. Роджерс внезапно перестал кричать и биться головой о дверь: привалившись к косяку, он склонил голову набок, словно к чему-то прислушивался. Неожиданная улыбка дьявольского триумфа исказила его лицо. Он снова обрел дар связной речи. На этот раз хрипловатый шепот странно контрастировал с недавним громовым завыванием.

— Глупец! Слушай! Он идет ко мне! Ты слышишь плеск? Это Он выбирается из своего бассейна. Я долго копал его, но ничто не может быть достаточно хорошо для Него. Его предки-амфибии прилетели на Землю со свинцово-серой Июггот, где города покрыты теплым океаном. У нас Ему трудно стоять… Он слишком высок и должен сидеть или лежать… Дай мне ключи! Мы должны выпустить Его и поклоняться Ему. Потом мы пойдем в город и поймаем пса… или пьяного человека… и воздадим Ему то, чего Он хочет.

Не сами слова, но уверенность, с какой их произнес безумец, потрясла Джонса до глубины души. Безграничная искренность и доверие, прозвучавшие в сумасшедшем шепоте, оказались дьявольски заразительны. Подстегнутое воображение уже раскрашивало в угрожающие тона восковую фигуру, притаившуюся за дверью. Джонс с трепетным чувством оглядел дверь и заметил несколько трещин, прорезавших тяжелые доски. Размеры комнаты и местонахождение фигуры хотя и волновали, однако гораздо меньше, чем прочие химеры, порожденные воспаленным воображением безумца.

В следующее мгновение Джонс едва не задохнулся от нового приступа ужаса. Руки безвольно разжались, выронив кожаный ремень, которым он собирался перевязать Роджерса; судорожный озноб пробежал по коже. Он должен был догадаться, что в этом музее легко сойти с ума, как сошел Роджерс… а теперь и он! Его рассудок вызывал к жизни галлюцинации худшие, чем все ужасы прошедшей ночи. Безумец приказал ему прислушаться к плеску чудовища в бассейне, и теперь… о Господи! — он действительно слышал плеск.

Спазмы смертельного страха превратили в маску лицо Джонса. Роджерс захохотал.

— Наконец-то, глупец, ты веришь! Ты слышишь, как Он идет! Отдай ключи; мы должны встретить Его и служить Ему!

Однако Джонс был далек от того, чтобы обращать внимание на человеческую речь — безумную или рассудительную. Ужас парализовал его, притупив сознание сверхъестественными образами, вспыхивавшими в беспомощном воображении. Из-за двери донесся шум воды. Грузные, влажные лапы заскребли, зашаркали по бетону. Какое-то существо приближалось к двери. В ноздри через трещины в дубовых досках ударил зловонный животный запах.

Он не слышал, продолжает ли говорить Роджерс. Все окружающее поглотил туман, в котором рождались и множились иллюзии. Сейчас их неестественность воспринималась как удаленная, но действительная реальность. Сопение и фырканье раздавались у самой двери; трубный рев потряс комнату и заложил уши. Джонс не был уверен в его происхождении, так как потерял из виду связанного сумасшедшего. Перед глазами упорно вставала фотография невиданной восковой твари. Сама природа восставала против ее существования. Разве не ее образ лишил рассудка гениального создателя?